Денис Давыдов - Дневник партизанских действии 1812 года

главных его ворот сорок батарейных орудий; он намеревался, за неимением

войска, встретив неприятеля жестокою канонадой, начать отступление, но

прибытие армии изменило весь ход дела. Неустрашимый Коновницын выбил

неприятеля из города. Князь Кутузов, приобретший большую опытность в войне

с турками, прибегнул к весьма странному средству для удержания неприятеля,

если бы он решился продолжать наступление. Он приказал приступить к

возведению нескольких редутов в расстоянии выстрела от города; но, после

нескольких выстрелов неприятеля из города, тысяча пятьсот человек рабочих,

бросив здесь весь свой инструмент, рассеялись. Город был, однако, оставлен

нашими и занят неприятельскими войсками.

После битвы князь Кутузов имел весьма любопытный разговор с Ермоловым,

который я здесь лишь вкратце могу передать. Князь: "Голубчик, ведь надо

идти?" Ермолов: "Конечно, но только на Медынь". Князь: "Как можно двигаться

в виду неприятельской армии?" Ермолов: "Опасности нет никакой: атаман

Платов захватил на той стороне речки несколько орудий, не встретив большого

сопротивления. После этой битвы, доказавшей, что мы готовы отразить все

покушения неприятеля, нам его нечего бояться". Когда князь объявил о

намерении своем отступить к полотняным заводам, Ермолов убеждал его

оставаться у Малоярославца по крайней мере на несколько часов, в

продолжение которых должны были обнаружиться намерения неприятеля[35]. Но

князь остался непреклонным и отступил. Если б Наполеон, дойдя до Боровска,

поспешил бы направить всю армию к Малоярославцу, он неминуемо и весьма

легко овладел бы этим городом; предупредив здесь нашу армию, он, без

сомнения, не встречая больших затруднений, дошел бы до Юхнова, откуда

безостановочно продолжал бы свое обратное шествие по краю изобильному и не

разоренному.

Ермолову выпал завидный жребий оказать своему отечеству величайшую услугу;

к несчастию, этот высокий подвиг, искаженный историками, почти вовсе не

известен.

В самое то время партизан князь Кудашев, находившийся между Лопаснею и

Вороновом, пошел в преследование неприятельского авангарда, заслонявшего

движение своей армии и двинувшегося уже от берегов Мочи для примкнутия к

хвосту оной.

Всякий военный человек, сведущий в своем деле, увидит ясно, что

неприятельская армия, облепленная, так сказать, отрядами Дорохова,

Сеславина, Фигнера и князя Кудашева, не могла сделать шагу потаенно, хотя

спасение оной зависело от тайного ее движения, мимо левого фланга нашей

армии и от внезапного появления ее в Малоярославце. Чрез сие Наполеон

выпутался бы из сетей, расставленных ему фельдмаршалом при Тарутине, открыл

бы себе беспрепятственный путь к Днепру, по неприкосновенному краю обеими

воюющими армиями; мог бы, соединясь с Эверсом, Жюно и Виктором, возобновить

наступательное действие без малейшей опасности, имея фланги и тыл

свободными. Если спустимся от следствия до причины, то удостоверимся, что

извещением Сеславина решилась участь России; но для сего нужен был

решительный Ермолов, взявший на себя ответственность при своевольном

обращении корпуса Дохтурова к Малоярославцу, и прозорливый

главнокомандующий, проникший всю важность Малоярославского пункта и

немедленно поднявшийся и прибывший туда со всею армиею восемь часов после

Дохтурова[36].

Ничего не ведая о происшествиях в окрестностях Боровска и Малоярославца, мы

9-го вечером, перехватя еще одного курьера недалеко от Федоровского, отошли

в Спасское. Подойдя к селу, разъездные привели несколько неприятельских

солдат, грабивших в окружных селениях. Так как число их было невелико, то я

велел сдать их старосте села Спасского для отведения в Юхнов. В то время

как проводили их мимо меня, один из пленных показался Бекетову, что имеет

черты лица русского, а не француза. Мы остановили его и спросили, какой он

нации? Он пал на колени и признался, что он бывший Фанагорийского

гренадерского полка гренадер и что уже три года служит во французской

службе унтер-офицером. "Как! - мы все с ужасом возразили ему. - Ты -

русский и проливаешь кровь своих братьев!" - "Виноват! - было ответом его.

- Умилосердитесь, помилуйте!" Я послал несколько гусаров собрать всех

жителей, старых и молодых, баб и детей, из окружных деревень и свести к

Спасскому. Когда все собрались, я рассказал как всей партии моей, так и

крестьянам о поступке сего изменника, потом спросил их: находят ли они

виновным его? Все единогласно сказали, что он виноват. Тогда я спросил их:

какое наказание они определяют ему? Несколько человек сказали - засечь до

смерти, человек десять - повесить, некоторые - расстрелять, словом, все

определили смертную казнь. Я велел подвинуться с ружьями и завязать глаза

преступнику. Он успел сказать: "Господи! прости мое согрешение!" Гусары

выстрелили, и злодей пал мертвым.

Еще странный случай. Спустя несколько часов после казни преступника

крестьяне окружных сел привели ко мне шесть французских бродяг. Это меня

удивило, ибо до того времени они не приводили ко мне ни одного пленного,

разведываясь с ними по-свойски и сами собою. Несчастные сии, скрученные

веревками и завлеченные в ров, не избегли бы такого же роду смерти, как

предшественники их, если бы топот лошадей и многолюдный разговор на русском

языке не известили крестьян о приходе моей партии. Убийство было уже

бесполезным; они решились представить узников своих на мою волю. Дело тем

кончилось, что велел их включить в число пленных, находившихся при моей

партии, и отослать всех в Юхнов, откуда они отправлены были в дальние

губернии и, вероятно, погибли или на пути, или на месте с тысячами своих

товарищей, которые сделались жертвою лихоимства приставов и равнодушия

гражданских начальств к страждущему человечеству.

Но сколь провидение чудесно в определениях своих! Между ними находился

барабанщик молодой гвардии, именем Викентий Бод (Vincent Bode),

пятнадцатилетний юноша, оторванный от объятий родительских и, как ранний

цвет, перевезенный за три тысячи верст под русское лезвие на русские

морозы! При виде его сердце мое облилось кровью; я вспомнил и дом

родительский, и отца моего, когда он меня, почти таких же лет, поручал

судьбе военной! Как предать несчастного случайностям голодного, холодного и

бесприютного странствования, имея средства к его спасению? Я его оставил

при себе, велел надеть на него казачий чекмень и фуражку, чтобы избавить

его от непредвидимого тычка штыком или дротиком, и, таким образом, сквозь