Хьюи Ньютон - Революционное самоубийство

Чарльз Гэрри вызвал на свидетельское место человека, который мог подтвердить маршрут Гриера и расписание движения его автобуса той ночью. Этим свидетелем был диспетчер автобусной компании. Мы хотели, чтобы он выступил со своими показаниями раньше, но опасались, что он может солгать и поддержать ложные показания Гриера. В то же время у нас вызывал удивление тот факт, что обвинение не привлекло диспетчера для поддержки истории Гриера. Мы все еще осторожничали с использованием его показаний на втором процессе, но начали собирать все возможные улики, доказывающие, что в радиусе шестидесяти ярдов от места перестрелки ни один полицейский не видел автобуса. На первом процессе мы откровенно опасались предоставлять эти сведения: мы думали, что обвинение натравит диспетчера на нас. Так что мы все выжидали подходящего момента, а между тем готовили неопровержимые доказательства перед тем, как окончательно опровергнуть показания Гриера.

Гриер засвидетельствовал, что находился на расстоянии десяти футов от места событий, что подъехал к нам на своем автобусе и остановился почти рядом с машинами и хорошо видел перестрелку. Если автобус длиной в шестьдесят футов находился так близко от места перестрелки, то полицейским трудно было бы его не заметить. В то же время никто их них не показал, что видел автобус. Когда мы окончательно убедились в эффективности наших доказательств, мы позвонили директору автобусной компании. Тот показал, что, согласно записям компании о движении Гриера и времени прохождения им положенного маршрута, выходило, что Гриер не мог пройти контрольные точки маршрута и побывать на месте происшествия. По данным диспетчера, во время перестрелки Гриер должен был быть на расстоянии, по крайней мере, полторы-две мили от места событий. Таким образом, диспетчер подтвердил показания полицейских, свидетельствовавших в пользу обвинения: на месте перестрелки не было никакого автобуса.

Позиции обвинения медленно, но верно слабели. Сначала Росс, теперь вот Гриер. Жюри присяжных опять не пришло к единогласному решению. На этот раз присяжные разделились пополам: шестеро — за вынесение обвинительного приговора, шестеро — за снятие обвинений. И вновь судья был вынужден закрыть суд без окончательного решения. Мне было предписано явиться в суд 15 декабря для установления даты четвертого судебного процесса. Но я предчувствовал, что обвинения с меня будут сняты, так как доверия к главным свидетелям обвинения больше не было. Я оказался прав.

На слушании 15 декабря появился сам Лоуэлл Дженсен. Я не видел его со времени слушания по вопросу о залоге, которое состоялось летом 1970 года. После того, как судья открыл заседание, Дженсен сразу поднялся и взял слово. Он сказал, что никогда бы не подумал, что наступит такой день, когда он будет просить суд о прекращении моего дела. Судья посмотрел на окружного прокурора. «Вы просите о прекращении дела в интересах правосудия?» — спросил судья, используя соответствующую юридическую формулировку. На что Дженсен ответил: «Нет, не в интересах правосудия, потому что оно не справедливо. Я никогда не думал, что буду должен сказать об этом, но полагаю, что дело следует закрыть».

Решение о прекращении дела было принято, что положило конец абсурдным и незаслуженным судебным нападкам на меня, начатым более четырех лет назад. Тридцать три месяца я провел в тюрьме, моей семье пришлось вынести столько страданий, а партии — потратить не одну тысячу долларов на мою защиту. Эти деньги могли бы пойти на помощь общине. Дженсен был прав, но только не в том смысле. Правосудие просто не было совершено.

Сейчас, когда я размышляю о разностороннем опыте, который я получил во время пребывания в Китайской Народной Республике, в стране, которая просто ошеломила меня, стоило мне собственными глазами увидеть ее, этот опыт кажется каким-то размытым, отстраненным. Время отнимает непосредственность ощущений, оставшихся от поездки, память начинает подводить. Однако это обычное явление, не стоящее особого беспокойства. Важнее всего то воздействие, которое Китай и китайское общество оказали на меня, вот оно как раз незабываемо. Находясь в этой стране, я достиг какого-то физиологического освобождения, чего раньше мне испытывать не приходилось. Было бы слишком просто сказать, что в Китае я почувствовал себя как дома; мое ощущение было более глубоким и значимым. То, что пробудилось во мне, — это невероятное ощущение свободы, словно с моей души сняли огромный груз и я получил возможность быть самим собой, причем без всякой необходимости постоянно ощетиниваться, притворяться или что-то кому-то объяснять. Впервые в жизни я почувствовал себя абсолютно свободным, полностью свободным и в окружении друзей. Этот опыт впечатлил меня невероятно, поскольку подтвердил мое убеждение в том, что угнетаемый народ может освободиться, если его лидеры будут стараться пробуждать национальное самосознание и без устали бороться против угнетателя.

В связи с тем, что моя поездка в Китай была очень короткой и к тому же проходила под большим давлением, осталось немало мест, которые я не смог посетить, и много вещей, с которыми я бы хотел ознакомиться, но вынужден был от этого отказаться. Но, несмотря на ограничения, даже из самых обычных встреч я мог извлечь определенный урок, т. е. я что-то открывал для себя, выслушивая вопрос, заданный рабочим, ответ, который давал школьник, или знакомясь с взглядами правительственного чиновника. Эти незначительные и, казалось, маловажные моменты на самом деле несли с собой просвещение, и они многому меня научили. К примеру, поведение китайской полиции стало для меня своего рода откровением. Полицейские в Китае действительно призваны защищать людей и помогать им, а не подавлять. Обходительность полицейских была искренней; между ними и остальными гражданами не существует жесткого разделения или взаимных подозрений. Такие отношения впечатлили меня до глубины души. Поэтому, когда я вернулся в Штаты и увидел, что в аэропорту Сан-Франциско меня встречала боевая группа (ее вызвали для дополнительной охраны, поскольку около тысячи людей приехало в аэропорт, чтобы поздравить нас с возвращением), меня вновь ошарашила мысль о том, что полиция в нашей стране является захватнической, используемой для подавления силой. Я поделился своими мыслями с офицером-таможенником. Он был чернокожий и у него имелось оружие. Я объяснил ему, что испытываю неподдельный страх при виде этих пистолетов, которые окружают меня со всех сторон. Я сказал таможеннику, что возвращаюсь из страны, где армия и полиция не находятся в оппозиции к народу, а служат ему.