Лэнс Армстронг - Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни

— Вы выползете отсюда на четвереньках, — сказал он.

Я был шокирован. Мать изумилась не меньше моего. А врач продолжал:

— Я буду убивать вас. ьУбивать изо дня в день, а потом верну к жизни. Мы нокаутируем вас химиотерапией, потом нокаутируем снова и снова. Вы даже ходить не сможете, — он говорил совершенно бесстрастно. — Потом нам придется практически заново учить вас ходить.

Поскольку такая терапия влечет за собой бесплодие, детей у меня, по всей вероятности, уже не будет. Поскольку блеомицин разъедает легкие, о возвращении к велоспорту не может быть и речи. Я буду страдать от постоянных болей.

Чем больше он говорил, тем более живо передо мной рисовались картины моей полной инвалидности. Я спросил, почему необходима столь суровая схема.

— Положение у вас — хуже некуда, — ответил он.

— Но ваш единственный шанс — здесь, в этой |больнице.

Когда он закончил, мать вся дрожала. Лайза сидела совершенно потрясенная. Барт злился. Он пытался перебить врача и задать вопросы об альтернативных методах лечения. Барт — человек очень основательный, он умеет задавать вопросы и постоять за себя. Но доктор только отмахивался.

— Послушайте, — говорил он, обращаясь ко мне. — Шансов у вас немного. Но они будут на много выше, если вы станете лечиться здесь, а не где-либо еще.

Я спросил, что он думает о лечении, применяемом Эйнхорном в Индианаполисе. Он лишь презрительно скривился.

— Вы можете, конечно, съездить в Индиану, но я почти уверен, что потом все равно вернетесь сюда. Их терапия в таких запущенных случаях, как ваш, не помогает.

Наконец его презентация закончилась. Он хотел, чтобы я приступил к химиотерапии под его руководством незамедлительно.

— Такое лечение вы можете получить только здесь, и, если вы откажетесь, я ни за что не ручаюсь, — сказал он.

Я сказал, что мне нужно подумать над его словами и что я дам ответ после обеда.

По Хьюстону мы ехали в полной прострации. Остановились возле какой-то закусочной, но после столь прямолинейного резюме относительно моего положения, услышанного в больнице, никто особенно есть не хотел. Обстоятельства принуждали меня принимать решение очень быстро: была пятница, а лечение предполагалось начать уже в понедельник.

Я был совершенно обескуражен. Я еще мог примириться с тошнотой и болью, но идея быть низведенным до уровня немощного инвалида повергала в полное уныние. Я пункт за пунктом взвешивал все «за» и «против» сделанного предложения и спрашивал, что думают по этому поводу мать, Лайза и Барт. Как обсуждать такие вопросы? Я пытался найти в этой консультации какой-то позитив, высказывая мнение, что подобная нетерпимость врача к конкурентам и такая его уверенность в себе — это, быть может, хорошо. Но я видел, что мать от него просто в ужасе.

Схема терапии была предложена очень интенсивная — вряд ли мне предложат такую где-нибудь еще. «Я не смогу ходить, не смогу иметь детей, не смогу заниматься велоспортом», — думал я. Обычно я не жалел себя, я привык к чрезмерным нагрузкам: агрессивные тренировки, агрессивные гонки. Но сейчас я впервые подумал: «Не слишком ли? Может быть, мне столько и не нужно?»

Я решил позвонить доктору Вулфу и посоветоваться с ним. Общение с ним меня несколько успокоило. «Еще одно мнение вам не повредит», — сказал он под конец. Вулф не считал, что мне следует торопиться и принимать решение в тот же день. Прежде нужно хотя бы съездить в Индиану. И чем больше я думал об этом, тем больше мне нравился этот совет. Почему бы не съездить в Индианаполис и не встретиться с людьми, которые написали о раке яичек целую книгу и на чьи рекомендации опирались все другие врачи?

Из машины я позвонил доктору Крейгу Николсу, помощнику Эйнхорна. Я объяснил всю серьезность своей ситуации и сказал, что хочу как можно скорее узнать, какие еще существуют альтернативы и можно ли к нему приехать?

Николе ответил, что ждал моего звонка. «Приезжайте, как только сможете». Успею ли я приехать, чтобы мы могли встретиться завтра утром пораньше? То есть он предлагал мне встретиться в субботу! Позже я узнал, что это было сделано не в виде исключения. Сотрудники медицинского центра Университета штата Индиана принимают больных и в выходные дни, в каком бы состоянии пациенты ни были, да еще ежедневно дают телефонные консультации пациентам и другим врачам со всего мира.

Но было уже три часа пополудни, а меня повергала в ужас даже сама мысль о том, чтобы вернуться в хьюстонскую больницу и забрать документы. Тамошний доктор очень хотел меня вылечить, но он очень пугал меня. Когда я сказал ему, что хочу подождать день или два, прежде чем принять решение, он любезно пожелал мне удачи. «Только не ждите слишком долго», — сказал он на прощанье.

Решение ехать в Индианаполис несколько взбодрило мою мать, и она опять взяла на себя функции менеджера. Первым делом она позвонила в офис Билла Стэплтона и сказала его секретарше: «Стей-си, нам нужно лететь в Индианаполис». Затем мы погрузились в машину и поехали в аэропорт Хьюстона. Мамин «Volvo» мы бросили на необъятной автостоянке. Ни у кого из нас не было ни смены белья, ни зубной щетки, поскольку мы собирались в Хьюстон лишь на один день. Добравшись до билетных касс, мы обнаружили, что Стейси успела заказать нам четыре места.

Когда мы приземлились в Индианаполисе, мама снова позаботилась о нас и взяла напрокат машину. Там было холодно, но мама нашла поблизости от больницы неплохой отель. Зарегистрировавшись, мы разошлись по номерам и завалились спать. Нам предстояла короткая ночь, потому что рано утром была запланирована наша встреча с Доктором Николсом.

Я поднялся еще до зари и стал причесываться перед зеркалом. В ожидании последствий химиотерапии я заранее коротко остриг волосы. Теперь на расческе остался большой клок. Я надел кепку и спустился в холл. В отеле был буфет, где с утра подавали каши и фрукты, и мама была уже! там. Сев к ней за столик, я снял кепку.

— Волосы выпадают, — объявил я.

Мама попыталась улыбнуться:

— Что ж, мы знали, что так будет.

Я зажал под мышкой свои рентгеновские снимки и прочие документы, и мы, дрожа от предутреннего холода, пошли через дорогу к больнице. Это была типичная университетская больница, расположенная в большом, похожем на государственное учреждение здании. На лифте мы поднялись в отделение онкологии, и нас проводили в конференц-зал с огромным зеркальным окном.

Когда мы вошли, начинался восход, и комната постепенно наполнялась светом. В течение следующего часа солнце поднималось все выше, и светлее становилось не только в помещении, но и у меня на душе.

Мы познакомились с врачами, которые собирались меня консультировать. Крейг Николе оказался видным мужчиной с ухоженной бородкой. В руке он держал чашку с дымящимся кофе. Я не пил кофе уже несколько дней и ужасно по нему скучал. Я отказался от кофе потому, что так рекомендовали книги о правильном питании. Если кофеин не помогает мне спасти жизнь, он мне не нужен. Но, глядя на чашку Николса, я не выдержал.