Лэнс Армстронг - Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни

Эти цифры были чрезвычайно показательны для врачей и для меня. Например, в период со 2 октября, когда мне был поставлен диагноз, по 14 октября, когда были обнаружены опухоли в мозге, уровень ХГЧ возрос с 49 600 до 92 380. В первые дни моей болезни врачи входили в палату с весьма озабоченным видом — приговор буквально был написан на их лицах.

Но постепенно их лица становились все светлее: уровень маркеров начал снижаться. Скорость снижения росла. В скором времени они были уже в «свободном падении». Более того, цифры снижались даже слишком быстро — врачи были несколько растеряны, наблюдая за ними. У меня сохранились записи уровней маркеров крови. Всего за три недели ноября они упали с 92 000 до 9000. «Ничего себе реакция», — с удовольствием произнес доктор Николс.

Я уходил в отрыв. Я так и знал, что если мне доведется выздороветь, то это произойдет так же, как в гонках: в результате стремительной атаки», Николс говорил мне: «Вы опережаете график». Эти цифры стали для нас главной темой дня, моим мотиватором, моей желтой майкой. (Желтую майку носит лидер общего зачета в «Тур де Франс», чтобы выделяться среди остальных.)

Я стал представлять себе свое выздоровление как гонку на время в «Туре». Державшиеся сзади; товарищи по команде держали меня в курсе происходящего за моей спиной, а после каждой контрольной точки менеджер команды по радиосвязи сообщал мне: «Отрыв 30 секунд». Это побуждало меня еще больше ускорить темп. Я начал ставить перед собой цели, касавшиеся результатов анализа крови, и воодушевлялся, когда достигал их. Николс говорил мне, например, что к следующей проверке они рассчитывают, скажем, на 50 процентное снижение уровня. Я концентрировался на этой цифре, словно мог повлиять на нее усилием воли. «Уровень сократился ровно наполовину», — говорил мне потом Николс, и я ощущал себя победителем. А однажды Николс сказал: «Уровень составляет уже четверть от того, что было».

Я чувствовал, что выигрываю борьбу с болезнью, и мой спортивный азарт заставлял меня еще больше поднажать. Я хотел оторваться от рака, как отрывался от соперников на подъеме в гору. И отрыв все более увеличивался. «Рак выбрал не ту жертву, — хвалился я Кевину Ливингстону. — Когда он искал, где бы ему поселиться, он совершил большую ошибку, выбрав меня. Большую ошибку».

И вот однажды доктор Николс вошел ко мне в палату с новой цифрой: уровень ХГЧ составлял всего 96. Это была победа. Теперь мне оставалось лишь вытерпеть самый последний и самый токсичный этап лечения. Я был почти здоров.

Но на самочувствии это, разумеется, не сказывалось. Это вам не что-нибудь, а химиотерапия.

Возвращаясь в родной Техас между циклами химиотерапии, я постепенно восстанавливал силы, чтобы вновь обрести способность двигаться. Я жаждал свежего воздуха и тренировок.

Друзья старались делать вид, что не замечают, насколько слаб я стал. Моих гостей, безусловно, шокировала моя бледность, худоба, отсутствие волос, но они тщательно скрывали свои чувства. Неделю у меня прогостили Фрэнки Эндрю, Крис Кар-майкл, Эрик Хайден, великий конькобежец и олимпийский чемпион, ставший врачом, и Эдди Меркс. Они готовили мне еду и выводили меня на пешие и велосипедные прогулки.

От дома шла извилистая асфальтовая дорога, которая вела к Маунт-Боннел, скалистому утесу, круто нависающему над рекой Остин. Прежде моим друзьям, когда мы совершали велосипедные прогулки, приходилось поднажать, чтобы не отставать от моего прогулочного темпа, но теперь мы ПОЛЗЛИ как черепахи. Я выдыхался на совершенно ровной дороге.

Думаю, я не отдавал себе полностью отчета в том, какое воздействие оказала химиотерапия на мое тело. Рак вцепился в меня клешнями, когда я был полон сил и уверенности в себе, и хотя с каждым циклом терапии я замечал, что становлюсь все слабее, по-настоящему не сознавал степени своей немощи, пока однажды чуть не рухнул без сил перед крыльцом чужого дома.

Велосипедные тренировки в список рекомендаций доктора Николса не входили. Он, правда, и не запрещал их, но сказал: «Пока еще не время пытаться поддерживать или улучшать спортивную форму. Не мучайте свое тело». Я не послушался; меня слишком страшила мысль, что под действием химиотерапии я могу настолько утратить форму, что никогда не сумею ее восстановить. Мое тело атрофировалось.

Когда я чувствовал себя лучше, то говорил Кевину или Барту: «Пошли прокатимся». Первое время мы наезжали от 50 до 80 километров, и я воображал себя непокоренным, неутомимым, летящим | по дороге навстречу ветру. Но в реальности эти поездки были совсем не такими; я был лишь жалким подобием себя прежнего, слабым и беспомощным.

К концу курса химиотерапии мы катались по полчаса, делая круг по окрестным улицам, и я говорил себе, что пока я способен на это, я еще в сносной форме. Но произошло два инцидента, которые показали мне, до чего же я на самом деле был слаб. Однажды мы отправились на велосипедную прогулку с Кевином, Бартом и его невестой Барбарой. На полпути нам встретился короткий и крутой подъем. Я считал, что еду неплохо, но это было самообманом, которому способствовало великодушие моих друзей. Просто они ехали настолько медленно, что едва держались на колесах. Время от времени они, не сдержавшись, начинали ехать чуть быстрее, и я едва поспевал за ними, жалуясь: «Вы убиваете меня». Они следили за тем, чтобы я не перетрудился, поэтому у меня не было реальной возможности оценить, быстро ли я ехал. Когда мы поднимались на холм, я держался рядом с ними и считал, что со мной все в порядке.

И вдруг слева от меня промчалась женщина. Ей было за пятьдесят, ехала она на тяжелом горном велосипеде, а пронеслась мимо меня так, словно я стоял на месте.

При этом она ехала спокойно, не задыхалась, а я на своем гоночном велосипеде пыхтел и тужился, но угнаться за ней не мог. Выкладываясь на все сто, я тем не менее отстал.

И тут я понял, что обманывал себя. Я обманывал себя, думая, что могу ездить быстрее и чувствовать себя лучше, чем это было на самом деле. И вот женщина средних лет, обогнав меня при подъеме на холм, открыла мне глаза, и я увидел реальное положение вещей. Я вынужден был признать, что моя спортивная форма хуже некуда.

Велосипедные прогулки между циклами химиотерапии давались мне все труднее, и мне пришлось признать, что ездил я уже вовсе не для поддержания физической формы. Я катался просто ради удовольствия — и это было для меня чем-то новым. Моей целью было продержаться в седле хотя бы полчаса. Никогда раньше мне не приходилось ставить перед собой столь тривиальные цели.

До болезни я не любил велосипедный спорт: Я рассматривал его просто как работу, и весьма успешную. Велоспорт был для меня лишь средством достижения цели, способом выбраться из Плано и потенциальным источником славы и богатства. Я занимался этим вовсе не ради удовольствия или романтики; это было моей профессией, средством к существованию, может быть, даже смыслом жизни, но я не сказал бы, что любил это занятие.