Эрик Нёхофф - Безумное благо

Я не знал, что ответить. Она вернулась из ванной и легла в постель на свое место слева. Вскоре вновь воцарилась тишина. Мод дышала с легким присвистом. Мне стоило громадного труда снова уснуть.

Я предпочел бы не рассказывать эту историю. Я мог бы сделать вид, что ничего не случилось. Все было так внезапно, так неожиданно. Было относительно легко простить. Достаточно, чтобы объектом преступления не стало ваше доверие к роду человеческому или, по крайней мере, к одному его представителю. Я не мог разом стереть все годы, проведенные с Мод. Думаю, есть истории, которые никогда не кончаются. Наша — это история двух людей, которые пытались полюбить друг друга, но не сумели и будут сожалеть об этом всю жизнь. Я хотел, чтобы Мод научила меня крайностям, страсти, необычному. В этом смысле я все получил. Я погрузился по шею в отчаяние. Что мне вам сказать? Грубо говоря, вы входите в число тех мерзавцев, которые искалечили мою жизнь. Вы не один такой. Целая куча писателей, которыми я восхищался, ничуть не лучше.

Как-то вечером один молодой приятель спросил меня, каково это — быть брошенным женщиной. Он видел во мне старого бойца любовного фронта, ветерана среди брошенных. Я не мог рассказать ему о пробуждении вдвоем и обо всем остальном, всяких шутках, прозвищах, которые быстро становятся смешными, о такси под дождем и пальто, оставленных на диване, о звонках в дверь в восемь вечера, туфлях-лодочках, выстроившихся в гардеробной, точно конная гвардия на параде. Или о ресторанах, о столиках в уголке, о булочках, завернутых в салфетки. Как описать все это, как описать ожидание в аэропорту, изучение табло прилетов с мелкими белыми буковками, шуршащими веером? Я не мог рассказать ему о понимании, о борьбе за воскресные приложения, о толстых носках из белого хлопка, выключенном телефоне, брезаоле [40] Вяленая говядина. с горчицей, о сомкнутых руках в темноте кинозала, мигающих огнях ночных светофоров, о Париже в сентябре. Да, были потрясающие моменты надежды, глупая беззаботность, мечты вслух, но тогда пришлось бы рассказать ему о подругах Мод, отворачивавшихся, когда я случайно встречал их, о дисках Фрэнка Синатры, которые мне больше не хотелось слушать, о скуке, об этом стихотворении Поля-Жана Туле, [41] Поль-Жан Туле (1867–1920) — французский поэт и прозаик. заканчивавшемся словами «северная зима в безмолвном блеске», о молчании, о телепередачах в три часа ночи. Я не хотел вспоминать о сожалениях, об идиотских фразах, о письмах, разорванных до отправки, об уже не нужных паролях, о раскрытых, бессмысленных секретах. Я не хотел говорить ему, что Париж теперь казался мне городом, где полно мужчин, плачущих в своих постелях, зарывшись лицом в подушку, чтобы не было слышно, — но кого они боялись побеспокоить?

Я наивно полагал, что трудно бросить того, с кем живешь. Ничего подобного. Просто записка в конверте — и до свидания. Записка Мод гласила: «Береги себя».

Это было как раз перед Пасхой. Мод находилась наверху эскалатора, спускающегося на подземный уровень западного терминала аэропорта Орли, где выдают багаж. Вокруг было полно пассажиров с чемоданами на колесиках, провинциалов с цветастыми сумками, купленными на Фобур Сент-Оноре. В маленьких городках есть свои парковочные счетчики, свои пешеходные улицы и свои «Макдоналдсы», но существуют еще вещи, встречающиеся только в Париже.

Снега было немного, но температура повысилась, и улицы были покрыты месивом, налипавшим на колеса. Кто-то целовался у стоек регистрации. Кто-то искал мелочь, чтобы заплатить за парковку. В зале вылета на крутящемся помосте был выставлен английский кабриолет. Мод не увидела меня. Она положила руку на движущийся поручень, оглядывая толпу вокруг; сумка на длинной ручке висела на ее правом плече. Мужики сворачивали шеи, заглядываясь на нее. Она даже не замечала этого, настолько привыкла. Я мог быть одним из них. Она в бежевом плаще, затянутом на талии. Она так часто носила его, что рукава пообтрепались.

Мод возвращалась из Тулузы, куда ездила с одним бизнесменом-адвокатом, который хотел купить замок в тех краях. Ее поездки были столь же краткими, сколь и непредвиденными. Она уезжала, приклеив желтый листок на дверь холодильника. Два дня я был один. Два дня думал о ней. Смотрел ночное шоу, которое показывали в четыре утра на «Канале Плюс».

Если бы она не вернулась, я сел бы в первый же попавшийся самолет, твердя себе, что жизнь — трагический бардак. Я все-таки был чертовски влюблен. Я поднял руку, и Мод обернулась в мою сторону. Она не сразу улыбнулась. Я схватил ее сумку. На стоянке нас ждало такси. Мод захотела пойти в китайский ресторан. Она привезла мне можжевеловый лосьон после бритья.

— Пять кило.

Многовато. Она сказала это без агрессии, твердым и расстроенным голосом. В ответ на мой вопрос: сколько она набрала. На самом деле, было еще больше. У актрис вечно так. Пока молодые, они врут насчет веса. Старея, они скрывают возраст.

Она сделала себе очередную подтяжку. Ее лицо было постоянной строительной площадкой, этаким Восточным Берлином из плоти и морщин. Агентство поручило мне договориться с Марго о рекламе пищевого заменителя. Для фото мы еще как-то выкручивались, но для видеороликов ее нынешняя полнота была помехой. Она была замужем за кинорежиссером, который в последнее время снимал только для телевидения, что еще больше усложняло дело. Марго хотела во что бы то ни стало, чтобы Грегори режиссировал кампанию. Я знал ее давно. Когда-то она вела ночную программу на частной радиостанции. Студия располагалась на последнем этаже одного здания в районе Майо. Она пригласила меня в качестве «молодого рекламного волка», — во всяком случае, именно так она представила меня в эфире. Мы встречались и после того. У нее уже тогда были округлости. Очень скоро она стала получать небольшие роли в непритязательных комедиях. Вот уж никто не думал, что она станет звездой, одной из тех девиц, которым дано право читать статьи о себе перед публикацией. За исключением очков, которые теперь были черными, ничего в ней не изменилось. Она была столь обольстительна, что журналисты, встречавшиеся в ней впервые, могли вообразить, будто имели с ней интрижку несколько лет назад. Она производила такой эффект на всех парней. Результат: когда я говорил, что встречался с ней в начале восьмидесятых, никто мне не верил. Это нечестно, но забавно.

Ей было холодно. Отопление не работало. Она только что переехала в эту двухуровневую квартиру на улице Юниверсите, принадлежавшую раньше тому продюсеру, которого убили в лифте башни Монпарнас (виновных так и не нашли). Внезапно она почти расплакалась. На экране слезы были ее фирменным знаком.