Нина Воронель - Содом тех лет

Теперь, через четверть века, о героической борьбе демонстрантов помнят только те их близкие, которые еще живы, и, я подозреваю, даже эта хрупкая память исчезнет вместе с ними. А двадцать сборников «Евреи в СССР», изданные за три года Сашей, а потом его преемниками после его отъезда, украшают полки многих библиотек – как на русском языке, так и в переводах. Не говоря уже о престижном журнале «22», выросшем на останках этого собрания материалов.

Но это видно сейчас, в исторической перспективе, а в 1974 году, когда еще было неясно, к чему приведет разрастающееся «еврейское движение» – к выезду на Запад, или к коллективной высылке на Восток, речь шла о вещах практических: какой лапой бить?

Поначалу лапа, которой «бил» Саша Лунц, выглядела более впечатляющей: советская власть правильно реагировала на смелые выходки демонстрантов, а зарубежная пресса восторженно отражала и выходки, и реакцию. Однако, как известно, «приедается все», и западной публике начало приедаться однообразие черных «воронков», задним ходом наезжающих на кучку демонстрантов с плакатами «Отпусти народ мой!» Тогда аккредитованные в Москве иностранные корреспонденты приступили к поиску новых объектов, пусть не таких колоритных, зато свежих. Многолюдная возня вокруг Сашиного семинара снабдила их недостающим раньше, но обязательным для широкой публики элементом – запахом крови, и нас захороводили в бесовском карнавале: привод – пресс-конференция, обыск – пресс-конференция. В результате у меня открылась дремлющая язва желудка и воспаление легких.

Советское начальство тоже не дремало – чем острее возрастал международный интерес к Сашиной деятельности, тем больше она их раздражала. Но они еще не придумали, как его обуздать. Ведь ими еще был не полностью преодолен период первоначального шока, когда желание не портить отношения с Западом мешало применить к непослушным обычные хватательные движения. Дело Марамзина, которое было пока единственной обвинительной зацепкой, развивалось недостаточно быстро, а дерзкий Воронель торчал на экранах всего мира, как бельмо на глазу.

Как всегда, первым вестником начавшейся атаки явился участковый милиционер Коля, принесший голубую повесточку с вызовом в суд по поводу тунеядства. Срок для устройства на работу Саше был дан небольшой – три недели, но это не играло никакой роли – было издано распоряжение никуда его не принимать. Значит, через три недели его ожидал административный суд и немедленная высылка из Москвы.

Настроение было скверное, август подходил к концу, моя язва не давала покоя, и мы решили позволить себе передышку – удрать в Коктебель. Ключ от нашей квартиры вместе с полномочиями руководителя семинара был передан Виктору Браиловскому, – однако в первое же воскресенье после нашего отъезда с замком «что-то случилось», и ключ заклинило намертво. Разочарованная толпа семинаристов устроила птичий базар под нашей дверью, но тут как раз случайно мимо проходил участковый Коля, который сурово потребовал, чтобы Браиловский предъявил доверенность на вход в квартиру уважаемого профессора. О том, что профессора, несмотря на уважение, собираются судить за тунеядство, Коля и словом не обмолвился.

Жизнь наша в Коктебеле протекала дивно – погода стояла прекрасная, и мы валялись на пляже в обществе двух дружеских писательских пар – Славы и Бена Сарновых и Ларисы и Володи Корниловых, а наши ангелы-хранители прели в полной выкладке в припаркованном прямо над пляжем джипе. Но вечного счастья не бывает, и очень быстро подошло время ехать обратно. Лазутчики-доброхоты сообщили из Москвы, что у нас в почтовом ящике лежит вторая повестка с назначенной датой суда. Нужно было принимать меры.

Мы разработали смешной по примитивности план – купили билеты до Москвы в одном купе с Сарновыми и с удовольствием проследили, как наши провожатые загрузились в тот же вагон, уверенные в том, что советский человек не бросается билетами, приобретенными на свои кровные. Они не учли, что Саша уже перестал быть советским человеком: осторожно выскользнув из купе в пять часов утра, он соскочил с поезда в Харькове, городе нашей юности, и исчез, растворился в воздухе. Представляю, как они взвыли, обнаружив, что в Москве на платформу Курского вокзала вышла я одна в сопровождении Сарновых!

Втроем мы взяли такси, которое, выпустив Сарновых возле их дома на Аэропортовской, помчало меня дальше, за Сокол, на улицу Народного Ополчения. Я немного нервничала, вспоминая эпизод с ключом Браиловского, но все обошлось благополучно – мой ключ, как видно, был заколдованный, он открыл дверь квартиры 103 без запинки.

Напрасно я радовалась: едва замок защелкнулся изнутри, как раздался настойчивый звонок – мой друг, участковый Коля, был уже тут как тут.

«А где Александр Владимирович? – сияя улыбкой, полной радости встречи, спросил он. – Я тут ему повесточку принес!»

Голос его звучал так празднично, будто для нас с Александром Владимировичем не было лучшего подарка, чем его повесточка.

«Александра Владимировича нет, – разочаровала его я, отвергая столь щедро предложенный подарок. – Он в Крыму остался».

А про себя добавила злорадно: «Накося-выкуси!»

Неподготовленный Коля выкусил весьма болезненно – перегибаясь через мое плечо, чтобы заглянуть в комнату, вход в которую я загородила своим внушительным чемоданом, он запричитал неожиданно высоким дискантом:

«Как так – остался? В каком еще Крыму? Что ему там делать?»

Я глядела ему прямо в лицо чистыми глазами первой ученицы:

«А он работу там ищет – вы же сами велели».

«Какую еще работу? Мы же знаем, что он с вами вместе уехал…» – начал было Коля, но прикусил язык – сообщать об этом ему не полагалось. Чтобы замазать проговорку, он добавил неуверенно:

«Говорят, его на вокзале видели…»

«Видели, конечно, – он меня провожал, – спокойно поддержала его версию я, но все же не выдержала, поинтересовалась: – А кто его, собственно, видел?»

«Ну, люди видели», – с этими жалкими словами Коля, окончательно сбитый с толку, припустил от меня вниз по лестнице, подальше от греха.

На этот раз меня обложили по первому разряду – машин стало не две, а несчитанно, и мальчиков тоже: «они» были уверены, что Воронель прячется где-то в Москве, и надеялись, что я, в конце концов, их на него выведу. Своим постоянным кружением вокруг меня они мне ужасно мешали, ведь у меня была сверхзадача – найти для Саши работу, да еще такую, чтобы они не пронюхали о ней раньше времени и не пресекли.

Отделаться от них помог мне счастливый случай, опровергающий народную поговорку: «Нужны стране герои, да где их взять!» Как-то ранним вечером вышла я из дому, привычным взглядом проверила наличие своих хранителей в двух родных сердцу «Волгах» и взяла третью – такси, чтобы мирно поехать на урок английского языка. В какой-то момент таксист – лихой кудрявый парень – спросил меня, не кажется ли мне, что нас кто-то преследует. Мне это не казалось, я точно знала, кто меня преследует и почему, но я не стала делиться своей информацией с таксистом, а только изобразила испуг, не совсем притворный.