Людвиг Мойзиш - Операция «Цицерон»

Я сунул ей перевод обратно, но тотчас же понял, что допустил ошибку. Мне не следовало выходить из себя. В конце концов, ведь скоро она уедет.

Лицо Элизабет побелело от злости. Она взяла отпечатанные на машинке листы, уничтожающе посмотрела на меня и, не говоря ни слова, вышла из комнаты. В передней она с яростью разорвала перевод на мелкие кусочки, а затем бросилась в кресло и разразилась слезами. Ее рыдания доносились до моего кабинета. Я вышел к ней.

– Послушайте, Эльза, – сказал я подчеркнуто спокойно, – постарайтесь же быть более благоразумной. Всем нам приходится мириться с тем, что нам иногда выговаривают. Неужели вы думаете, что посол не бранит меня, если я что-нибудь делаю не так?

– Дело не в этом, – отвечала она сквозь рыдания. – Обидно, что вы мне не доверяете. Ничего, кроме этих ужасных, скучнейших переводов. Я больше не вынесу этого. Неужели вы не позволите мне выполнять какую-нибудь настоящую работу?

Я не знал, что делать с этим истеричным существом. Наверное, благоразумнее всего было быть твердым и вместе с тем добрым. С Элизабет могло произойти нервное потрясение, поэтому я должен был обращаться с ней как можно более деликатно. Но на этот раз я был слишком раздражен. Кроме того, я уже прибегал к этому раньше, а сценам не было конца.

– Если вам не нравится работать здесь, можете ехать обратно в Софию. Я постараюсь немедленно устроить это.

Когда Элизабет подняла голову, слезы всё ещё струились по её лицу.

– Итак, вы хотите избавиться от меня, – прошептала она. Она говорила хриплым голосом, и губы у неё дрожали.

– Нет, я не хочу, чтобы вы уезжали, – солгал я, – но если вам здесь нехорошо, я не стану вас задерживать.

Я надеялся, что она захочет вернуться в Софию или к своему отцу в Будапешт. Ничего подобного. Все, что она сделала, – это повернулась на каблуках, выбежала из комнаты и с силой захлопнула за собой дверь. Через полчаса она вернулась обратно и извинилась за свое поведение. Все было так же, как и прежде.

Моя жена пригласила Элизабет на небольшой обед, который мы устраивали в этот вечер у себя дома. Мне хотелось знать, придет ли она или не придет после того, что случилось. Она пришла, правда, очень поздно, – так поздно, что пришлось подогревать обед, а суфле было испорчено.

Я заметил, что она возбуждена больше, чем обычно. Лицо Элизабет было мертвенно бледным, но это ей шло, так как её обычно тусклые глаза казались почти блестящими. На ней было красивое платье цвета слоновой кости – этот цвет удивительно шел к бледному лицу девушки. В тот вечер она выглядела очень красивой.

За обедом она едва прикоснулась к еде, вина тоже не пила – вместо него она попросила воды. За весь вечер Элизабет не произнесла почти ни одного слова. Казалось, она совсем не слушала нас с женой. У меня создалось такое впечатление, будто она находится в состоянии безумной тревоги, почти ужаса.

– Лишь несколько недель спустя я узнал причину странного поведения Элизабет. Перед тем как идти к нам, она зашла к знакомому доктору и спросила его, следует ли ей принять наше приглашение: она боялась, что я могу попытаться отравить ее.

В понедельник, 3 апреля – это был первый день пасхальной недели, – едва войдя в мой кабинет, Элизабет спросила меня, нельзя ли ей поговорить со мной наедине. Шнюрхен, которая всегда отличалась большим тактом, встала и вышла из комнаты.

– Итак, – сказал я, когда мы остались одни, – чем могу быть полезен?

– Нельзя ли мне получить несколько дней отпуска на пасху? Мне очень хочется провести недельку с родителями в Будапеште. Я знаю, мне не полагается отпуска, но видите ли, мой брат в отпуске, и он тоже будет там.

Я пришел в восторг от её просьбы, и мне пришлось взять себя в руки, чтобы не показать этого. Как только она попадет в Будапешт, подумал я, отец сможет удержать ее. Она просто останется там, а я вышлю её багаж. Мне захотелось обнять девушку, когда я услышал эту просьбу. Но я достаточно хорошо знал Элизабет и был уверен, что, увидев мою радость, она может моментально изменить свое решение и отказаться от отпуска.

Поэтому я нахмурился и стал вертеть в руках карандаш.

– Гм…, – произнес я. – Вы избрали не очень подходящий момент. У вас ещё много незаконченной работы, и, кроме того…

– Я была бы так счастлива, если бы вы позволили мне поехать. Я обещаю вам закончить всю работу к четвергу.

– В таком случае, – сказал я, подавляя вздох облегчения, и при этом лицо мое немного смягчилось, – в таком случае я дам вам отпуск. Вы говорите, что хотите поехать в четверг?

– Если я сяду на поезд в четверг вечером, то успело к курьерскому самолету, отправляющемуся из Стамбула. Как вы думаете, смогу я попасть на него?

– На самолет? Не знаю, – ответил я, всё ещё стараясь сохранить суровый вид. – Может быть, мне удастся достать вам билет.

Когда я рассказал послу об этой удаче, он тоже был очень доволен.

– Отлично, – одобрил меня фон Папен. – Прекрасное решение. Этим же самолетом вам следовало бы послать объяснительное письмо её отцу. Я позабочусь о том, чтобы у неё был билет.

Во вторник и в среду Элизабет почти не появлялась в отделе. Она вежливо извинялась, говоря, что ей надо сделать много покупок. Я не возражал, хотя было совершенно ясно, что она не делала никаких попыток закончить работу до отъезда.

Однажды я встретил Элизабет в городе. Она несла большой сверток.

– Новое пальто, – сказала она с улыбкой. – Буду носить на пасхе в Будапеште.

В среду, накануне своего отъезда, она пришла в отдел и пробыла несколько часов. Работая над переводами, она весело мурлыкала про себя. Очевидно, она была очень благодарна мне за отпуск. Я начинал чувствовать, что, пожалуй, был немного несправедлив к этой девушке.

Элизабет заявила, что вернется обратно через неделю, считая сегодняшний день, что, хорошо отдохнув, она сможет серьезно заняться работой. Она обещала больше не причинять мне неприятностей, весело щебетала о своем брате и о том, с каким нетерпением ждет встречи с ним.

Я купил для неё билет до Стамбула. Как обычно, кассир заявил, что все билеты на этот поезд уже распроданы, и мне пришлось заплатить за билет двойную цену. Я с радостью сделал это и с удовольствием заплатил бы в три раза больше, только бы избавиться от неё таким легким способом.

Утром в четверг, то есть 6 апреля 1944 года, Элизабет пришла попрощаться со Шнюрхен и со мной. Сначала она подала руку Шнюрхен, пообещав ей привезти чудесное венгерское пасхальное яичко. Затем подошла ко мне и ещё раз поблагодарила за мою доброту. Я выразил желание проводить её на вокзал, но Элизабет просила меня не беспокоиться. Однако я оставил её билет дома. Кроме того, – но об этом я не сказал, – я хотел лично, убедиться, что она действительно уедет.