Алексей Песков - Павел I

В двенадцатом часу ночи послали за гвардейцами. Скоро прибыли депутаты от гренадер и с порога сказали, что готовы на все. Елисавета, встав на колена пред образами, помолилась умильно, взяла крест, велела гренадерам присягнуть ей и сказала, чтоб они возвращались в казармы и там ждали ее.

Между тем наступило уже 25-е число. Ночь была темная, и морозило сильно. Во втором часу Елисавета надела поверх платья кирасу и в компании Лестока, Воронцова и учителя музыки Шварца поехала к казармам Преображенского полка.

Преображенцы ее ждали.

Они еще раз напомнили друг другу, чья она дочь, поклялись в верности до гроба и пошли – человек триста и Елисавета с тремя своими сопровождающими в санях.

Дворцовый караул, услышав от преображенцев, зачем те пришли, спорить не стал, и через пять минут гренадеры будили Анну Леопольдовну и младенца-императора для оповещения о перемене власти. Немедленно было послано за первыми чинами государства, чтоб те ехали во дворец присягать. Солдаты разложили на площади костры и громко пировали победу.

Шведы и французы были посрамлены, ибо остались непричастны к происшедшему и, соответственно, не получили ничего из того, что им обещалось, если бы оказались причастны. Остермана, Миниха и еще кое-кого из близстоящих прошедшей эпохи отправили в Тайную канцелярию. Места вокруг престола заняли Шуваловы, Воронцовы, Разумовские и доктор Лесток.

Началось царствование императрицы Елисаветы Петровны.

Натура ее не очень изменилась от обретения нового сана: та же красота, то же сластолюбие, та же набожность, та же страсть к нарядам, танцам, музыке, английскому пиву и веселью. Впрочем, о том, что она была набожна, еще не говорилось. Так вот: она была набожна и суеверна. Говорят, у нее был какой-то любимый образ, с которым она перешептывалась в трудные минуты ( Из донесения французского посланника Лопиталя за январь 1759 // Бильбасов. Т. 1. С. 440) .

Еще говорят, она дала обет не казнить никого смертно. И в самом деле, хотя на дознаниях в Тайной канцелярии продолжали калечить конечности, Елисавета во все время своего царствования не подписала ни одного смертного приговора. Уж, казалось, таких верных слуг двух Анн, как Остерман и Миних, следовало бы крепко казнить. И собранный над ними суд по обычаю постановил: Миниха четвертовать, Остерману отсечь голову. Однако императрица переменила решение, и в ту минуту, когда голову Остермана положили на плаху, палач уже помахивал топориком, а собравшийся народ ждал потехи, – было объявлено, что государыня дарует ему помилование ссылкой в Березов. Миниха и других преступников помельче на эшафот даже не взводили, а просто зачитали бумагу о помиловании Сибирью. В свой черед из Березова, Пелыма и прочих отдаленных окрестностей державы возвращены были оставшиеся в живых страдальцы прошлых царствований: вернули и наградили уцелевших Долгоруких, простили семейство Волынского, отыскали Антона Девиера, которого упрятал еще Меншиков; Бирона перевезли из Пелыма в Ярославль.

В каждом указе, в каждой оде, на каждом перекрестке клялись теперь именем Петра Великого. Имя его было единственным доказательством прав его дочери на престол. Ни по одному из законов Российской империи Елисавета не могла стать правительствующей государыней. Впрочем, зачем законы там, где принято поступать по справедливости? Елисавета забрала власть у Брауншвейгской отрасли потому, что в справедливости ее власти была убеждена гвардия. А там, где общее мнение выражает воинская сила, всегда прав тот, с чьим именем гвардейцы соединяют свои понятия о порядке.

Теперь пора было приниматься за реформы: имя Петра, возглавившее переворот, обязывало к переменам.

Упразднили Кабинет министров – решили: пусть надзор над всеми делами вершит Сенат – как бывало при вечныя памяти великом родителе. Господа Сенат числом четырнадцать близстоящих немедленно приступили к ревностному исполнению. После сего пошли один за другим указы, из коих явствовало, что генеральным намерением новой государыни будет воскресение всего учрежденного Петром Первым и очищение оного от развращений послепетровых царствований.

Как ни странно, но государыня Елисавета и в первые месяцы своего торжества, и позднее, в будущие годы, занималась не только распоряжениями насчет устройства балов, маскарадов, фейерверков и иллюминаций, или насчет закупок платьев, туфель, фестонов, манжетов, лент и булавок, или насчет строительства себе новых дворцов – хотя именно блистаньем балов, дороговизной платьев и громадностью дворцов более всего ошеломлялись современники царствования дщери Петровой. Она оставила по себе затмевающие Версаль памятники своему вкусу к пышной роскоши и сияющему веселью – Зимний дворец в Петербурге и большой дворец в Царском Селе. Двадцать пять других дворцов было поставлено между Петербургом и Москвой для ночлегов императрицы. Пятнадцать тысяч платьев имелось в ее гардеробе. Она не терпела соперничества и приказала, чтоб все доставляемые заграничными купцами галантерейные товары, прежде чем пускать в торговлю, показывали ей. Отобрав себе все самое модное, искусное, прелестное, она дозволяла продавать остатки петербургским щеголихам. Чтобы доказать свое первенство, она любила объявлять маскарады с переодеваниями – когда дамы облачались в мужские наряды, а кавалеры – в дамские, и упаси Боже кому из переряженных дам оказаться стройнее императрицы! О прическах умолчим, ибо понятно, чья прическа затмевала прочие.

Много можно припомнить анекдотов про женские слабости государыни Елисаветы, но, повторяем, как ни странно, она занималась не только распоряжениями насчет своих увеселений. Иногда она приезжала самолично в Сенат, ни один указ не вышел без ее подписи, ни один прожект не был утвержден без ее ведома. За семнадцать лет, прошедших после смерти Петра Великого, Елисавета оказалась первой нашей государыней, которая если и не управляла самолично державными делами, то, по крайней мере, делала вид, что этими делами интересуется.

Она не имела разумения о том, как и что требуется совершить для пополнения казны, процветания наук и ремесел, победоносности армии, благоденствия дворянства и существования крестьянства – для того у нее имелся штат близстоящих. У самой у нее была одна-единственная собственная мысль насчет управления страной: во всем следовать указам, намерениям и начинаниям своего великого отца, и этой мыслью одушевлялись ее подписи под указами – неважно, о чем были указы: о начатии войны, о составлении свода законов или о починке моста через Яузу.

Собрать растащенное регулярство, восстановив порядок, учрежденный Петром, – вот эмблема начальных лет царствования Елисаветы, выразившая ее дочерний долг перед отцом и отечеством.