Анри Труайя - Гюстав Флобер

Однако Луиза не хочет понять писателя, который жаждет одиночества и более близок к своим героям, нежели к реальным людям, которые живут рядом с ним. Ее десять раз отправляли в ее альков, однако она по-прежнему убеждена, что если мадам Флобер увидит ее, то не устоит перед ее обаянием. И в который раз говорит об этом Флоберу; он снова возражает: « Убежден, что, увидев тебя, она будет очень холодна – не очень любезна, как скажешь ты. Именно поэтому я не хочу, чтобы вы встретились. Впрочем, я и не люблю подобного смешения, подобного альянса двух привязанностей разного происхождения… Умоляю тебя еще раз, не вмешивайся. Когда придет время, представится удобный случай, я буду знать, что нужно делать». [250]Когда он пытается понять свое истинное отношение к этой ситуации, то ему кажется, что он оскорбит достоинство матери, представив ей женщину, с которой спал. Они принадлежат двум разным мирам: мать – к миру нежности, забот и семейных воспоминаний, любовница – к миру разврата и фантазий. Для того чтобы он мог продолжать уважать мать и желать любовницу, они не должны знать друг друга.

Несмотря на требовательность Луизы, он в феврале 1854 года едет в Париж, проводит рядом с ней несколько дней, присутствует на ее ужинах, разговаривает с Леконтом де Лилем, который стал завсегдатаем дома, и уезжает так, как будто ничего не изменилось в его отношениях с назойливой «Музой». С каждым месяцем он пишет ей все реже оттого, что устал, конечно, а также из-за болезни, которая подтачивает его. «Сильнейшее ртутное слюнотечение, дорогой старина, – пишет он Луи Буйе. – Не могу ни говорить, ни есть. Ужасная лихорадка и т. п. Наконец благодаря слабительным, пиявкам, клизмам, а также благодаря моей сильной конституции я таки выкарабкался. Не удивлюсь даже, если в результате воспаления исчезнет опухоль, ибо она уже уменьшилась наполовину». [251]Луи Буйе, который часто видит Луизу в Париже, рассказывает ему о похождениях этой ненасытной женщины. После увлечения Альфредом де Мюссе она поссорилась с ним и в отместку написала стихотворение «Служанка», где вывела его под именем Лионела как пьяницу и падшего поэта. Флобер, которому она передала рукопись, не советует публиковать его: «Зачем оскорблять Мюссе?.. Чего ты этим добьешься? Этот бедный малый и не думал тебе вредить. Зачем ты хочешь насолить ему больше, чем он тебе?» Впрочем, появляется новый соперник: Альфред де Виньи. Академик пятидесяти семи лет. Не может ли он помочь «Музе» получить еще одну премию Французской академии? Она спит с ним. Однако не теряет из виду при этом свою главную цель – окончательно привязаться к Флоберу, который сопротивляется. Луи Буйе пишет другу, чтобы прояснить ситуацию: «Ты хочешь, чтобы я сказал, что думаю по этому поводу? Ты хочешь, чтобы я пояснил тебе, чего она мечтает добиться своими визитами к твоей матери, своей комедией в стихах, криками, слезами, приглашениями и ужинами? Она хочет, она верит, что станет твоей женой… Я понимал это, не смея сказать самому себе; между тем слово мне было сказано ясно, не ею, но так, как если бы она произнесла его сама. Вот почему она отказала Философу (Виктору Кузену)». И добавляет: «Никто здесь не принимает ее всерьез, она выглядит смешной, что очень досадно, ибо я искренне люблю ее».

Предупрежденный таким образом Флобер находит в который раз подтверждения своим сомнениям. Он отвечает Луизе, которая продолжает жаловаться в каждом письме: «Думаю, что мы стареем, черствеем, становимся раздражительными и окончательно запутались! Когда пытаюсь понять суть моих чувств к тебе, обнаруживаю вот что: страстное влечение прежде всего, затем духовную близость, глубокую привязанность, трогательное уважение… Ты просишь у меня любви, ты жалуешься на то, что не посылаю тебе цветов? Ах! Я, конечно, думаю о цветах. Только для этого советую тебе найти какого-нибудь расторопного свежего малого, мужчину с хорошими манерами и общепринятыми взглядами. Я же подобен тигру со слипшимися волосами на конце железы, которой он раздирает самок… Чувствую, что любил бы тебя сильнее, если бы никто не знал, что я люблю тебя… Вот так я устроен; кроме того, на моих лесах слишком много работы помимо сентиментального воспитания». [252]

Хотя их переписка продолжается еще несколько месяцев, их эмоциональные связи отныне столь слабы, что 16 октября 1854 года Флобер может написать Луи Буйе: «Что касается ее, Музы, то с ней покончено. И забудем об этом». В начале следующего года, собираясь на несколько недель в Париж, он предпочитает не предупреждать Луизу о своем приезде. Однако оповещенная общими друзьями, она спешит застать его в гостинице на улице Эльдер. Его там нет. Она приходит туда несколько раз и наконец оставляет послание, в котором сообщает, что собирается отправиться в путешествие за границу и что ей необходимо увидеть его. «Глупо слушать чьи-либо советы и грубо отказывать мне, – пишет она ему. – Значит, я надеюсь на сегодняшний вечер и буду ждать у себя с восьми часов до полуночи». Взбешенный вторжением в его частную жизнь, он посылает ей письмо, в котором окончательно разрывает отношения: «Мадам, я узнал, что вы взяли на себя труд трижды прийти вчера вечером ко мне и не застали меня. Боясь публичного осуждения, которое может навлечь на вас подобная настойчивость, зная свет, считаю необходимым предупредить вас: меня здесь никогда не будет. Имею честь приветствовать вас». [253]На этом листке Луиза, плача от гнева и унижения, пишет: «Негодяй, трус и каналья », подчеркнув последнее слово жирной чертой. Не бросится ли она и на него с ножом, как на Альфонса Карра? Да нет, однако будет преследовать своей местью годы. И в 1856 году высмеет в рассказе «История солдата», который опубликует «Монитор» .

Грубо отделавшись от Луизы, Флобер испытывает чувство досады, безусловно, и в то же время покой и облегчение. Теперь не нужно бояться упреков, слез, гнева и скандалов любовницы; он в лучшем свете представляет свое будущее устройство в Париже. Он как раз нужен здесь Луи Буйе. Комитет по чтению «Комеди Франсэз» только что отказался принять его пьесу «Мадам де Монтарси» . Флобер поднимает ему настроение письмом: «Призываю тебя к порядку – то есть к уверенности в своей ценности. Ну же, мой дорогой старик, мой чудак, мой единственный наперсник, единственный друг, единственный хранитель моих тайн, смелее, люби нас больше, чем все это. Старайся обходиться с людьми и жизнью с блеском (как это принято в Париже), так, как ты умеешь обращаться с мыслями и фразами». [254]И еще: «У тебя есть талант, только тебе присущий, по-моему, талант. Но у тебя нет того, что есть у всех других, а именно апломба. Ты не владеешь маленькими светскими хитростями, искусством пожимать руки и называть „мой дорогой друг“ тех, кого не хотел бы иметь и прислугой». [255]И сообщает, кроме того, своему корреспонденту: «Закончу свой несчастливый роман не ранее февраля. Это становится смешным. Не хочу больше говорить о нем… Падает листва. Аллеи, когда бродишь по ним, полны ламартиновскими звуками, которые я люблю. Дакно (собака) весь день лежит у камина, время от времени я слышу буксирные суда. Вот и все новости». [256]