Анри Труайя - Гюстав Флобер

Когда с разделом наследства «покончено», Каролина уезжает из Круассе в Дьепп. Флобер на мгновение впадает в панику перед неожиданной пустотой своей жизни. Однако собирается с духом и пишет племяннице: «У меня сердце разрывалось, когда смотрел, как ты уезжала. А вчера я был совсем не весел, когда вечером сел за стол. Однако надо быть философом. Я принялся за работу. Только упрямство поможет снова обрести вкус к „Святому Антонию“» . [517]И несколько дней спустя, ей же: «Ты представить себе не можешь, как спокоен твой Круассе и как красив! Все дышит такой негой и умиротворением, здесь такая тишина. Воспоминания о моей бедной старушке не оставляют меня, витаю в них, как в дымке». [518]

Самое трудное для него – еда в одиночестве, которую подает Эмили. Все в этом доме напоминает ему об умершей. Он у нее в гостях. Ему хочется позвать ее. «Обеды в одиночестве, с самим собой, за этим пустым столом очень тяжелы, – пишет он снова Каролине. – Сегодня вечером я наконец в первый раз за столом не плакал. Быть может, я привыкну к этой одинокой и нелюдимой жизни. Впрочем, не думаю, что могу жить иначе. Пробую писать, как могу. Мой бедный ум сопротивляется. Я мало что сделал, и весьма посредственное». [519]Раздел унаследованной мебели приносит новые проблемы. Как обычно, Флобер уступает во всем из-за бескорыстия и усталости. «Какая скука! – пишет он принцессе Матильде. – Мое неумение заниматься денежными делами или скорее отвращение к ним доводит меня до глупости, до безумия. Говорю вполне серьезно: пусть лучше меня разорят до нитки, нежели я стану защищаться. Не из-за равнодушия, а от злобной скуки, которую вызывают у меня подобного рода дела». [520]

Скрепя сердце, бранясь, он продолжает писать своего «Святого Антония» . «Это, – говорит он, – произведение всей моей жизни, ибо первая мысль о нем пришла мне в голову в 1845 году в Генуе перед картиной Брейгеля, и с тех пор я не переставая думал о нем и читал все, что имеет к нему отношение». Однако тут же уточняет, что, ненавидя издателей, не думает публиковать это необычное произведение: «Я дождусь лучших времен, а ежели они не настанут, то заранее готов к этому. Искусством нужно заниматься для себя самого, а не для публики. Без моей дорогой матушки и бедняги Буйе я не издал бы „Госпожу Бовари“ . В этом смысле я почти не писатель». [521]Не думая о себе как о писателе, он, однако, с не меньшим интересом следит за карьерой собратьев, которые хотят публиковаться. Он восхищается «Грозным годом» Виктора Гюго: «Какие могучие челюсти у этого старого льва! Он умеет ненавидеть – достоинство, которого нет у моего друга Жорж Санд». [522]

12 июня он приезжает в Париж, чтобы присутствовать на свадьбе сына Элизы Шлезингер. «Я умилялся и сердился, как старик… Во время венчания младшего Шлезингера я, как идиот, расплакался». [523]Он встречается с Жорж Санд, которая «совсем не изменилась», едет в Сен-Грасьен поприветствовать принцессу Матильду и 21 июня обедает в кафе «Риш» с Эдмоном де Гонкуром, который в тот же вечер помечает в своем «Дневнике» : «Обедаем в отдельном, разумеется, кабинете, поскольку Флобер не переносит шума, не хочет никого видеть рядом с собой; к тому же ему нужно снять во время обеда пиджак и ботинки». Когда приступают к закускам, речь заходит о Ронсаре, так как Флобер приглашен на открытие памятника поэту в Вандоме. Несмотря на страх перед официальными мероприятиями, он пообещал приехать на церемонию. И сегодня жалеет об этом. Выйдя из ресторана, он и Гонкур встречают публициста Обрейе. Тот сообщает им, что в числе приглашенных лиц, которые будут присутствовать на празднествах в Вандоме, – известный критик Сен-Виктор. Флобер вспыхивает от гнева. «Значит, я не поеду в Вандом, – говорит он Эдмону де Гонкуру. – Нет, в самом деле, я так раздражен сейчас, так взволнован, что и подумать не могу о том, что в поезде напротив меня будет сидеть неприятный человек!.. Зайдемте в кафе, я напишу слуге, что завтра же возвращаюсь». В кафе он продолжает: «Нет, я не в силах перенести какую-либо неприятность… Руанские нотариусы смотрят на меня как на тронутого! Представьте себе, что я сказал им, чтобы они взяли все, что хотят, только пусть ни о чем больше со мной не говорят. Пусть меня обворуют, но лишь бы не донимали. И так во всем, с издателями – то же… Мое сегодняшнее дело – лень, лень безмерная. У меня осталось единственное – работа». Написав и запечатав письмо камердинеру Эмилю, он вздыхает: «Я счастлив, как человек, сделавший глупость!» И признается Эдмону де Гонкуру, что думает только о смерти, чтобы «навсегда избавиться от самого себя». Эдмон де Гонкур, переживающий то же настроение, одобряет его и заключает: «Да! Умственная жизнь приводит к полному физическому расстройству даже самых сильных, здоровых людей. Все мы явно больны, мы – почти сумасшедшие и готовы окончательно ими стать».

23 июня, когда Флобера ждут в Вандоме у памятника Ронсару, он возвращается в Круассе. «Я не был в Вандоме, ибо был слишком печальным для того, чтобы переносить толпу, а еще больше – компанию моих дорогих собратьев, – пишет он принцессе Матильде 1 июля 1872 года. – Я должен был ехать с Сен-Виктором, а этот сир мне очень не нравится». И объявляет своей корреспондентке, что только что закончил «Искушение святого Антония» . На грани нервного срыва он соглашается поехать с Каролиной на лечение в Баньер-де-Люшон. Однако это пребывание в городке на водах, заполненном «буржуа», отнюдь не успокаивает его и скоро становится непереносимым. Местный доктор считает, что его нервное заболевание – результат злоупотребления табаком. Он соглашается курить меньше, принимает ванны, пьет стаканами воду и с нетерпением ждет того мгновения, когда снова окажется в своем дорогом Круассе.

16 августа он возвращается в свой вертеп с новым планом, созревшим в голове. Речь скорее идет об очень старой идее, которая всплыла снова. В самом деле, как это было с «Воспитанием чувств», с «Искушением святого Антония», к нему в зрелые годы возвращаются его юношеские мечты и возрождается желание писать. Будто весь сок его творчества был дан ему в юности, и сегодня, усталый, постаревший, разочарованный, он только покоряется демонам былых времен. «Собираюсь начать книгу, которая займет несколько лет, – пишет он госпоже Роже де Женетт. – Когда закончу, при условии, что настанут благоприятные времена, опубликую ее вместе со „Святым Антонием“ . Это история двух чудаков, которые пишут нечто вроде критической энциклопедии… Однако надо быть сумасшедшим и трижды безумцем, чтобы взяться за подобный опус». [524]Он уже набросал план, который кажется ему «превосходным», и нашел название: «Бувар и Пекюше». Однако сколько нужно еще прочитать («химия, медицина, сельское хозяйство…») до того, как начать писать! Прежде чем взяться за это «трудное дело», он хочет быть уверенным в своих доходах. Ведь ему приходится просить тысячу за тысячей франков у Эрнеста Комманвиля, который худо-бедно управляет его состоянием. «Ничто не досаждает мне так, как то, что я вынужден постоянно просить у него деньги! – признается он Каролине. – Но что делать? Я никак не могу устроиться, получать, когда положено, свое скромное содержание, не докучая время от времени добряку Эрнесту». [525]К счастью, у него есть новый друг Эдмон Лапорт, порядочный человек сорока лет, который живет на другом берегу Сены в Гран-Куронн. Встречи с ним ободряют и радуют Флобера. Лапорт настаивает на том, чтобы он взял себе собаку скрасить одиночество. Он нашел ему щенка по кличке Жулио. Однако Флобер не решается. «В минувший четверг я видел у Лапорта свою собаку, у которой не курчавая шерсть, как мне думалось, – пишет он опять Каролине. – Это простая борзая, серо-стального цвета, и она будет очень большой. Не знаю, взять ли ее? Тем более что сейчас я боюсь бешенства. Эта глупая мысль – один из симптомов моего старческого маразма. Думаю, что преодолею ее». [526]