Алексей Федоров - Последняя зима

Павел Игнатьевич вышел к ним через несколько минут счастливый, взволнованный, недоумевающий и прежде всего вопросительно взглянул на Зозулю. Тот уже держал в руке вынутый из кармана пакет.

- Приказано вам вручить! - сказал Андрей и передал конверт старшему лейтенанту.

Лащенко прочел следующие строки:

"Дорогой Павло!

Прости нас, пожалуйста, но мы решили, что лучше тебя прежде

времени не тревожить. А теперь - поздравляем, радуемся вместе с

тобой.

Дополнительный приказ таков: забирай Полину Ивановну и Верочку и

возвращайся в батальон. Передай им привет. Вот и все "особое

задание"!"

Дальше следовали крупная, размашистая подпись комбата и четко выведенная, без росчерка, фамилия комиссара.

- Павлик! Где же ты? - раздался голос Полины Ивановны, и она с еще не просохшими счастливыми слезами на лице показалась в дверях.

- Папа! Па-поч-ка! - кричала из комнаты Вера.

В глазах Лащенко мелькнула не то растерянность, не то смущение.

- Разрешите, товарищ старший лейтенант, быть пока свободными? невозмутимым тоном спросил Зозуля.

- Ну и хлопцы! - сказал, рассмеявшись, командир роты. - Да, свободны до особого распоряжения... Идите туда, к нашим. Вам спасибо, им спасибо, всем спасибо! Детали потом выясним...

Подробности розысков Полины Ивановны командир роты выпытал у Андрея на обратном пути.

А в батальоне уже готовились к торжественной встрече. Первым делом Вохмяков перебрался в другую землянку. Старшина приволок откуда-то перину и сказал, что это для девочки. От ротной кухни тянуло паленой щетиной зарезанного кабана и, кажется, даже самогонным духом.

Встреча старшего лейтенанта, его жены и дочери была шумной, сердечной.

Утром к супругам зашел Вохмяков. От старенького женского халата и тряпочной куклы, лежавших на табуретке, от перемытой до блеска посуды, от расчески с застрявшими между зубцами обрывками длинных волос повеяло на Сергея Петровича такой домашностью, чем-то таким хорошим, полузабытым, что у него защемило в груди.

После приветствий политрук заговорил о том, что его сюда привело:

- Вот ведь какое дело... Хочет рота Полину Ивановну видеть. Просит ее выйти, так сказать, познакомиться...

- Господи! Всех вчера, кажется, переобнимала! - всплеснула руками Полина Ивановна.

- Не всех, далеко не всех!.. А главное, что не все партизаны нашей роты вас видели... Многие вчера в наряде были, одна группа ночью из разведки вернулась.

- Надо тебе, Поленька, по землянкам пройти, - заметил старший лейтенант.

- Нет, не по землянкам! - твердо сказал Вохмяков. - А то опять получится - одни видели, другие не видели...

- Как же мне быть? - чуть растерянно спросила Полина Ивановна.

- Ко всей роте надо вам выйти. Сейчас! Люди уже построены.

Рота стояла двумя шеренгами на небольшой поляне за лагерем, ожидая ту, кого долго искала. Разные находились в этих шеренгах люди. Были среди них и парни с огрубевшей на войне душой, такие, для которых, казалось бы, все трын-трава, но не было среди них ни одного, кто не любил бы свой дом, своих родных, свою семью, кто пренебрегал бы законами партизанской дружбы.

Во имя этой дружбы искали партизаны жену и дочь командира. И каждый, возможно подсознательно, надеялся когда-нибудь тоже встретиться со своими близкими. "Особое задание" политрука удалось в конце-то концов выполнить, Полина Ивановна приехала. Может быть, сбудется и их мечта!

И вот разом, без всякой команды, партизаны в шеренгах подтянулись, выравнялись, приняли стойку "смирно". К ним приближались четверо. Справа шел старший лейтенант Павел Лащенко, защитник Брестской крепости, потом окруженец, затем хороший партизанский командир, уже завершающий свой тяжелый маршрут запад - восток - запад. Слева шагал ярославский рабочий Сергей Вохмяков, добрый, славный человек, тоже получивший от войны нелегкую нагрузку... А между ними шла женщина с широко открытыми сияющими глазами, придерживая за руку девочку в стоптанных валенках.

Вот все они подошли поближе к роте, остановились. Полина Ивановна увидела множество устремленных на нее глаз, взволнованных, потеплевших.

- Здравствуйте, родные! - сказала она негромко и как-то очень уж просто.

В ответ беспорядочно прозвучали ответные приветствия. Отвечали по-разному: "Здравствуйте, Полина Ивановна!", "С приездом!", "Поздравляем вас!" Жещина хотела сказать еще многое, поблагодарить всех, но слова застряли у нее в горле, углы губ дернулись, и Полина Ивановна, беспомощно махнув рукой, побежала к стоящим в строю. Она повисла на шее у растерянно заморгавшего глазами автоматчика Гладышева, что-то тихо причитая, совсем по-бабьи. Плечи ее вздрагивали.

Вот как закончилась эта партизанская быль. Добавлять, пожалуй, нечего... Нет, добавлю! Полина Ивановна не только сшила, но и вышила рубаху Андрею Зозуле, да и не ему одному.

МАРИАН СТАНОВИТСЯ СОЛДАТОМ

При каждом появлении у нас в штабе комиссара польской бригады Виктора Кременицкого его обязательно спрашивали:

- Ну, как там поживает Мариан?

Наверно, и в этот приезд Виктору Александровичу ужо не раз задавали обычный вопрос. Во всяком случае, когда Кременицкий зашел ко мне и я поинтересовался самочувствием и успехами Мариана, лицо комиссара приняло страдальческое выражение.

- Опять! - воскликнул он. - Да что вы - смеетесь надо мной?! Дался всем наш Мариан! А в бригаде кроме Мариана сколько угодно таких же Казимиров и Франтишеков, Эдвардов и Мечиславов, Адамов и Тадеушев... Ничуть не лучше!

- Вот поэтому-то Мариан всех интересует... Он, так сказать, единица измерения! Помнишь, ты же сам сказал, что Мариан станет у вас настоящим солдатом?

- Отлично помню! - вздохнул Кременицкий.

Дверь распахнулась, и вошел, поеживаясь от холода, Владимир Николаевич Дружинин. Увидев гостя, он обрадовался:

- Здравствуй, Виктор! Ну, давай рассказывай... Как там у вас пан Мариан?

Мы с Кременицким расхохотались.

Партизан бригады имени Ванды Василевской двадцатидвухлетний Мариан Фалькевич и не подозревал, какой популярностью пользуется его имя в штабе соединения. Увы, эта популярность не была связана ни с воинскими подвигами Фалькевича, ни с его дисциплинированностью, ни с успехами в боевой подготовке. Еще в начале организации польской бригады Мариан Фалькевич запомнился тем, что за каких-нибудь два-три дня совершил целую серию совершенно недопустимых проступков. Он опоздал на перекличку, разговаривал в строю, дважды вступал в пререкания с командиром роты, без разрешения отлучился из лагеря, не вышел на занятия по изучению материальной части, ссылаясь на болезнь, которой у него не оказалось, и в заключение сладко заснул на посту у взводной землянки. Тогда-то, рассказав нам о похождениях Мариана, комиссар бригады и пообещал сделать из него хорошего солдата.