Пол Феррис - Зигмунд Фрейд

Фрейд повел себя совсем не так, как когда-то его собственный отец во Фрейбурге, когда христианин сбил с него шапку в грязь, а начитанный Зигмунд-школьник был вынужден искать утешение в легенде о Ганнибале. Возможно, у Тумзее он вспомнил о Ганнибале.

Друзьями и коллегами Фрейда, как и других евреев среднего класса Вены, были в первую очередь евреи. Как и остальные, он испытывал смешанные чувства к своей национальности. Ассимилировавшиеся семьи, как Фрейды или Бернейсы, не любили евреев «низшего» типа. В письме, написанном Фрейду Минной в 1910 году, когда она во время отпуска следила за квартирой, говорилось, что приходили «евреи-электрики», которые, конечно, были «слишком утонченными, чтобы убрать за собой грязь».

Но Фрейд, западный ученый и атеист, в то же время оставался евреем, фантазии которого объединяли его с историей его народа. По мере усиления антисемитизма Фрейда все больше одолевали размышления о своих корнях. Надежда евреев Центральной Европы на лучшее будущее, столь сильная в молодости Фрейда, начинала ослабевать. Старая христианская ненависть к чужакам проявлялась все сильнее.

В Вене мэр Люгер с приятелями вовсю строили дома, проводили трамвайные пути и играли на популярных мифах о золотых днях старой Вены, когда пригородные виноградники были полны сытых и веселых граждан с золотым сердцем и работящими руками, говорящих на местном диалекте, а не с гортанным акцентом некоторых иммигрантов.

Незадолго до того газеты Вены освещали суд над Леопольдом Хильснером, и все жители с жадностью читали каждый номер. В богемском городке (в ста пятидесяти километрах на запад от места, где родился Фрейд) арестовали еврея-бродягу и обвинили его в том, что он перерезал горло христианке и выпустил из нее кровь, совершив ритуальное убийство. За это Хильснера дважды приговорили к смерти, но император смягчил наказание до пожизненного заключения. Люди Люгера изо всех сил подогревали волнения, вызванные этим событием в Вене. В 1901 году в венских газетах появились печально известные «Протоколы сионских мудрецов», якобы представлявшие собой стенографическую запись съезда еврейских предводителей, разрабатывающих планы завоевания мира.

«Эти „Протоколы“ не раз играли свою роль. Гитлер использовал их в качестве свидетельства еврейского заговора, разрабатывая нацистскую идеологию в 1920 году, а лондонская „Таймс“ восприняла их за чистую монету. Эти записи были сфабрикованы в конце девятнадцатого века русской тайной полицией дли антисемитской пропаганды.»

В сентябре Фрейд, сын Ганнибала, наконец приблизился на поезде к Риму. За месяц до того он говорил, что до конца лета ему нужно «восемь-двенадцать дней оливкового масла и вина». Вероятно, он оставил Тумзее вскоре после стычки с деревенскими, которая, по словам Мартина, произошла «ближе к концу нашего отдыха». Решил ли он в последний момент отправиться именно в Рим, а не в какой-нибудь другой итальянский город именно из-за этих антисемитов. Он поехал туда с братом и провел в языческом и классическом Риме двенадцать дней, обращая мало внимания на его вторую историю как города Христа. В письме домой он удивляется, почему так долго боялся Рима.

Сразу же по возвращении в Вену он преодолел еще один внутренний барьер и стал прилагать активные усилия для того, чтоб наконец получить звание профессора, которого ему не дали годы терпеливого ожидания. Сам Фрейд считал, что избавление от римской фобии расчистило перед ним путь. «Другим для того, чтобы поумнеть, не обязательно сначала съездить в Рим», – пишет он Флису на следующий год в одном из последних писем в Берлин.

Каждый год начиная с 1897-го, когда Крафт-Эбинг и его комиссия выдвинули кандидатуру Фрейда на получение профессорского звания, его отвергали. В 1901 году Фрейд начал действовать с того, что заручился поддержкой Элис Гомперц, его бывшей пациентки, принадлежавшей к известному семейству. У нее были хорошие связи и дружеские чувства по отношению к Фрейду. Но она не смогла повлиять на министра. «А кто он такой?» – хитро спросил тот. До Фрейда доходили слухи, что «известные официальные круги» над ним смеялись.

Возможно, те же самые круги считали его не только смешным, но и слишком сложным. Ранее в том же 1901 году Брейер упросил его дать публичную лекцию в Философском обществе о своей работе. Фрейд ответил, что будет говорить о «различных интимных и сексуальных вопросах», не подходящих для аудитории, где есть женщины. Когда общество прислало на Берггассе двух делегатов для пробного прослушивания, те нашли лекцию «чудесной», и в газете «Нойе фрайе прессе» сообщалось, что лекция состоится. Но в последний момент от философов пришло письмо, в котором те просили Фрейда начать лекцию с безобидных примеров, а затем объяснить, что последуют сомнительные моменты, и будет сделан перерыв, чтобы дамы могли покинуть зал. Фрейд отменил лекцию.

В конце концов успеха добилась другая пациентка со связями – баронесса Мария фон Ферстель, жена дипломата, когда-то подвергшаяся психоанализу. Возможно, она решила во что бы то ни стало показать, что может больше, чем госпожа Гомперц. Она прижала министра фон Хартеля к стенке, и тот дал ей понять, что очень хотел бы получить для своей галереи одну картину, изображающую руины замка у Беклина. Эта картина была у ее тети, которая, впрочем, не собиралась ее отдавать. Баронесса Ферстель предложила министру другую картину, а на званом обеде ее любезно проинформировали, что бумаги Фрейда отправлены на подпись к императору.

Фрейд мечтал не о такой победе. После получения звания профессора он был на аудиенции у министра, чтобы формально поблагодарить его. «Идя домой с аудиенции, – пишет он двадцать лет спустя, – я поймал себя на том, что пытаюсь изменить слова, которыми мы обменялись, и с тех пор я уже не мог восстановить разговор в точности».

Это ранило гордость Фрейда, но все же он наконец стал профессором. «Итак, я достиг этого», – пишет он Флису 11 марта 1902 года в последнем письме перед двухлетним перерывом, когда дружба наконец испарится под грузом взаимных обвинений. Фрейду не терпелось сообщить о своем успехе и в то же время нужно было признаться, на какой моральный компромисс ему пришлось для этого пойти. Он иронически пишет, что «получил небывалое общественное признание» – над этой газетной фразой он часто посмеивался. Затем Фрейд продолжает:

Уже начался поток поздравлений и цветов, как будто его величество вдруг официально признало роль сексуальности, совет министров утвердил значимость снов, а две трети голосов парламента были отданы за необходимость психоаналитического лечения истерии.

Очевидно, я снова стол уважаемым… Но я бы все же с радостью променял каждые пять поздравлений на один приличный случай, подходящий для серьезного лечения. Я понял, что Старый Свет управляется связями, так же как Новый – долларом. Я впервые поклонился власть имущим и теперь могу надеяться на награду.