Спиридович И. - Записки жандарма

В Тифлисе же узнал я о назначении министром Плеве и директором департамента полиции Лопухина. Вскоре последний вызвал меня из командировки, так как находил ее неправильной, и дал мне отпуск в Абастуман. Лечась в горах, я рвался на север. Там, в связи с происшедшими событиями, шла большая работа по реорганизации политического розыска.

Убийство Сипягина, официальное заявление о своем существовании со стороны боевой организации, крестьянские беспорядки, участие в которых социалистов-революционеров было несомненно, стрельба Кочуры в князя Оболенского за усмирение беспорядков, – все это ясно указывало новому министру на плохую постановку розыска на местах и в центре. Прошедший школу директора департамента полиции в 80-х г.г., помня «Народную Волю», Плеве приступил к реорганизации розыска. Но только Плеве не понимал того объекта, против которого он стал перестраивать розыскной аппарат. На происходящее в России революционное движение того времени Плеве продолжал смотреть глазами 80-х годов. Он не понимал его широкого общественного характера и видел в нем, как некогда, в эпоху «Народной Воли», лишь проявление злой воли кучки энергичных революционеров. Он думал, что достаточно только изъять их из обращения – и революция будет побеждена.

Плеве пригласил на пост директора департамента полиции популярного в то время прокурора Харьковской судебной палаты, слывшего за либерала, Алексея Александровича Лопухина, назначением которого он мирил себя с либеральными кругами.

Заведующим особым отделом департамента полиции был назначен Зубатов, хотя официально сперва заведовал им некто Зиберт. С Зубатовым Плеве долго беседовал сейчас же после своего назначения министром, по дороге в Троицко-Сергиевскую лавру, которую он счел нужным посетить, приступая к тяжелой и ответственной работе. Летучий отряд во главе с Медниковым был взят из Москвы в департамент.

Был разработан проект учреждения по главным городам России охранных отделений, под именем розыскных пунктов. Государь утвердил положение о них, и новые органы начали действовать. Они были независимы на местах и подчинялись департаменту полиции. Начальники их в строевом отношении прикомандировывались к местным жандармским управлениям, но это подчинение было лишь формальное, зависели они только от директора, на местах же ближе всего стояли к губернатору.

Внутренняя агентура через сотрудников и филерское наблюдение, через особо нанятых для того людей были заведены повсюду. Руководящие директивы по розыску шли по Зубатову, филерская же служба практиковалась по Медникову. Из его летучего отряда были назначены заведующие наружным наблюдением во вновь открытые отделения. Подчиняясь начальникам, эти старшие филеры сохраняли самую тесную связь со своим Евстратием Павловичем и писали ему подробные письма о всем, что делалось в отделениях. Начальники последних фактически подпадали под самый бдительный надзор и контроль Медникова. Они должны были писать ему обо всем частными письмами. Доклад директору – письмо Медникову, а кто знал хорошо Зубатова, то писал и ему. Своеобразно, но впервые департамент полиции взял в свои руки все нити политического розыска в стране и стал фактически и деловито руководить им.

Реформа розыска была встречена крайне недружелюбно в корпусе жандармов и его штабе. Была довольна молодежь, так как ей давали ход по интересной работе, но старые начальники управлений, считавшие себя богами, были обижены. Они официально отходили от розыска, хотя фактически они им серьезно и не занимались. Их значение умалялось в глазах местной администрации, полиции и обывателя. К тому же и кредиты, отпускавшиеся им на агентурные расходы, переходили к новым органам.

Штаб корпуса видел в реформе усиливающееся влияние департамента полиции. Часть офицеров уходила из-под его власти, и в корпус вливалось штатское начало, так как весь уклад службы и обихода охранных отделений резко отличался от жандармских управлений. Появилась новая кличка для части офицеров – «департаментские» или «охранники».

Губернаторы же в городах, где открывались охранные отделения, были довольны. Новые органы становились ближе к ним, чем вполне независимые жандармские управления, и во главе их были молодые офицеры, на которых, казалось, можно было больше влиять. Офицеры эти зачастую сами искали опоры в губернаторах. Самое же главное было то, что губернатор и начальник охранного отделения являлись одинаково заинтересованными в поддержании спокойствия в губернии и имели общее прямое начальство.

С новой реформой все служившие при Зубатове в Москве офицеры получили ответственные назначения: подполковник Сазонов был назначен начальником Петербургского охранного отделения, ротмистр Ратко – Московского, ротмистр Петерсен – Варшавского, ротмистр Герарди взят в Петербург и позже назначен начальником дворцовой полиции. Несколько чиновников и в том числе Меньщиков были переведены в департамент в особый отдел.

Меня, самого молодого, назначили начальником Таврического охранного отделения, которое создавалось в виду нахождения в том районе императорской Ливадии.

Мне дали о том телеграмму в Абастуман и потребовали немедленного вступления в должность, в виду предполагавшейся поездки их величеств. Я выехал в Крым. Для меня началась самостоятельная ответственная служба.

Приехав в Симферополь, я застал администрацию в волнении в виду ожидавшегося высочайшего приезда. Вскоре их величества приехали и проследовали в Ливадию.

Таврическим губернатором в то время был только что назначен Владимир Федорович Трепов, брат московского. Мне это было очень приятно. Но город был еще полон воспоминаний о старом губернаторе Лазареве и его жене, при которых жизнь кипела весельем. Новый губернатор требовал дела.

Знакомиться с обстановкой Крыма и ставить розыск мне приходилось при наличии державных хозяев, что было очень трудно. Вскоре приехал Плеве и проехал в Ялту. Впервые я представился тогда ему, и он говорил со мной, как с молодым, неопытным, но недурным учеником. Департамент же полиции в это время засыпал меня телеграммами о розыске и аресте утерянного наблюдением в Саратове террориста Мельникова, который направился в Крым, что очень беспокоило Петербург. Мне прислали знавших его в лицо филеров. Все поезда между Симферополем и Севастополем сопровождались филерами и жандармами, на почтовых же станциях были учреждены дежурства. Автомобилей тогда еще не было. Я метался между главными пунктами. В самом Севастополе эсеровская группа с доктором Никоновым и его друзьями наблюдалась очень хорошо. Мы знали все, что делалось у них. Знали, как ездят они в один из пригородных хуторов и мастерят там на гектографе прокламации. В городе же, получая корреспонденцию, читают ее всегда перед камином: чуть подозрительный шорох – жандармы – все летит в пламя. Знали кое-что и другое. Но Мельникова все-таки не находили, что Петербургу не нравилось.