Спиридович И. - Записки жандарма

Мы молчали. Я посмотрел на него внимательно, он опустил глаза. Неловко. Я позвонил, вошел мой служащий.

– Проводите сотрудника и больше его сюда не пускайте, – сказал я ему. – А вы, Руденко, забудьте, что мы были знакомы, забудьте и дорогу сюда. Это будет лучше для вас.

Он вышел, опустив голову. Я остался один, я чувствовал себя точно меня избили. Ну, слава богу, на этот раз миновало, подумал я и перекрестился.

Закрывши за Руденко дверь, чиновник вернулся. Я показал ему пистолет. Посмотрев на отвинченные щеки и на надпись, он понял все. Подождав минут пять, мы вышли. Он проводил меня к дому. Мы всю дорогу молчали.

Сотрудничество – явление сложное; причины, толкающие людей на предательство своих близких знакомых, часто друзей – различны. Они должны быть или очень низменны или, наоборот, очень высоки. Чаще всего будущие сотрудники сами предлагали свои услуги жандармскому офицеру, но бывали, конечно, случаи, и даже очень частые, когда предложения делались со стороны последних. Так или иначе, но из-за чего же шли в сотрудники деятели различных революционных организаций? Чаще всего, конечно, из-за денег. Получать несколько десятков рублей в месяц за сообщение два раза в неделю каких-либо сведений о своей организации – дело нетрудное… если совесть позволяет. А у многих ли партийных деятелей она была в порядке, если тактика партии позволяла им и убийства, и грабеж, и предательство, и всякие другие, менее сильные, но не этичные приемы?

Среди рабочих часто играла роль и месть. Повздорит с товарищами в кружке, обидится на что-либо и идет к жандармскому офицеру. Один такой сознательный бундист явился раз ко мне, притащил кипу прокламаций и рассказал в конце концов, что он более двух месяцев разносит по районам литературу, что ему обещали купить калоши, но не купили. Пусть же знают теперь. Обозленность его на обман с калошами была так велика, что я прежде всего подарил ему именно резиновые калоши. И проваливал же он потом своих сотоварищей, проваливал с каким-то остервенением. Вот что наделали калоши!

Но бывали сотрудники и в полном смысле идейные, для которых деньги отходили на задний план. Приходит раз ко мне начальник сыскной полиции и просит разрешения представить девушку, которая желает служить в охранном отделении. Принимаю, разговорились. Хочет бороться с революционерами и только. Стараюсь понять причины – оказывается, что знает она их очень мало, но ненавидит всей душой, считая, что они делают большое зло, сбивают с пути молодежь, рабочих и крестьян. Она особенно налегала на последних и приводила пример, как эсеры агитировали в Полтавской губернии и что из этого вышло. Старуху «бабушку» она просто ненавидела, хотя знала ее только понаслышке.

Я выяснил девушке всю трудность работы, всю ее щекотливость, но она твердо стояла на своем и сделалась осведомителем. Работала она отлично, осторожно и умно. Она любила розыск как дело и года два спустя пошла в открытую против революции, выступив в печати и рассказав все, как она боролась с нею в Киеве. К чести эсеров надо сказать, что они тогда ее не тронули. Впрочем, она в партии официально не состояла. Такие сотрудники являлись, конечно, исключением.

Но из-за чего бы ни работал обычный рядовой сотрудник, у него в конце концов наступал кризис. Видя жандармского офицера и беседуя с ним раз, два в неделю, по несколько минут, он все остальное время был в среде инакомыслящих. Жил он общею жизнью своих товарищей и близких. Постепенная выдача одного, другого, неприятные последствия этой выдачи, как тюрьма, высылка, ссылка – не могли не отражаться на нем. Нервы были и у него. Я рядом постоянная агитация против власти и обвинения правительства во всех злодеяниях до погромов включительно. Все это мало-помалу действовало на сотрудника, нервировало его и приводило к сознанию своего предательства, к сознанию вины перед товарищами, к желанию покаяться и искупить свою вину.

В этот-то критический психологический момент и начиналось шатание сотрудника. Это был момент, очень опасный для заведующего розыском. Здесь у сотрудника зарождалась мысль отомстить ему за свое падение, хотя в большинстве случаев, последний не был в том повинен. Этот момент неминуемо наступал у каждого сотрудника, исключая действительно идейных. Его надо было не пропустить, подметить, надо было или поддержать сотрудника морально или вывести его из революционной среды, устроить вдали от политики – заставить забыть ее. Если офицер не успевал этого сделать, все очень часто оканчивалось катастрофой для него самого.

Так был заманен предательски в засаду и убит Дегаевым с народовольцами подполковник Судейкин. Так стреляли в полковника фон-Котен [173], так предательски были убиты ротмистр Грешнер [174]в Нижнем Новгороде и полковник Карпов [175]в Петербурге. Всех не пересчитаешь. Многие погибли, выполняя свой служебный долг. Розыскные офицеры знали эту опасность и шли на нее сознательно. Революционному фанатизму корпус жандармов противоставил фанатизм долга и службы. Корпус жандармов грудью защищал государственный порядок царской России, и не один десяток его офицеров и нижних чинов пал в этой борьбе с революцией при царском режиме, не отставая от исполнителей своего долга – шефов корпуса: Сипягина, Столыпина [176], Плеве. Корпус помнил долг перед родиной и после, когда случилось исторически неизбежное. В рядах большевистского правительства нет ни одного известного жандармского имени. Их нет там, хотя там находятся представители всех сословий, служб, профессий, степеней, рангов и чинов прежней России. Бывший жандармский полковник Комиссаров, покинувший ряды корпуса еще при царском режиме – единственное исключение. Но на то он и Комиссаров.

Против же большевиков они боролись всюду: в организации Локкарта [177]в Москве, на Украине у гетмана [178], на Дону у Краснова [179], у графа Келлера, у Колчака [180], у Врангеля [181], даже у Савинкова [182]на Волге. Их брали на службу, и они боролись за русскую государственность. И только генерал Деникин [183]с его окружением не жаловал их, но зато нигде так хорошо и не была поставлена большевистская разведка и большевистская работа, как в армии Деникина и его Осваге.

Но я отклонился в сторону. Так вот, это-то критическое душевное состояние «шатания» и переживал, очевидно, Руденко. Я понимал его хорошо. Странно было только то, что он забыл, что все-таки же мы (отделение) спасли ему жизнь. Я не чувствовал к нему недоброжелательности за его поступок. Думалось только, что кто-нибудь стоит за ним, что надо быть осторожным.

Случай с Руденко произошел перед арестом лаборатории. Наблюдение за Скляренко, арест его, – все это как-то заставило забыть о случившемся.