Феликс Юсупов - Мемуары (1887-1953)

Другие соседи – давний мой оксфордский товарищ Жак де Бестеги с прелестной женой Кармен, знаменитая своими искусством и хорошим тоном Габриэль Дорзиа, Мабель Армайо, вдова графа Жака д’Арканга, и Иринина подруга детства Каталина де Амезага. С ней и Мабель виделись больше всего. До ночи, а то и за полночь шарады и живые картины. Костюмы моментальны, но затейливы. В подвале, устроенном как бар, поем под гитару. Сестра Мабель вышла замуж за сестрина деверя, маркиза д’Арканга. Пьер д’Арканг и по сей день, как некогда его отец, душа биаррицких вечеров. Его жена – прекрасная певица. Голос и манера исполнения – чистейшие. Слушаешь не наслушаешься! Дом Аркангов – басконская Мекка. Кто бы ни заехал – тотчас к ним. У них повидал я редкую феерию: Сесиль Сорель, сойдя со сцены, прощалась с градом и миром.

Лето и часть осени провели мы в Лу-Прадо. Приезжали друзья отдохнуть от парижских тягот. Автомобиля не было – веселиться далеко не уедешь. Передвигались на велосипедах и на своих двоих. В конце осени вернулись в Париж готовиться к поездке, казалось, близкой, в Англию. Бесконечные формальности задержали нас до весны.

Добираться до Англии в 1946 году было трудно и неприятно. На море, как на суше, сообщение восстановилось не вполне. Дьепп – Ньюхейвен. Далее не везли. Добирались тыщу лет. Наконец, на вокзале Виктория встретили нас друзья Клейнмихели. Мерика Клейнмихель – дочь графини Карловой, работавшей с нами в первые годы ссылки в мастерских на Белгрэйве. Мерика, живая, веселая, умная, ко всему обладала редким подражательным даром. Первый муж ее, князь Борис Голицын, белый офицер, был убит на Кавказе. Оставшись вдовой с двумя детьми, она вторым браком вышла за графа Клейнмихеля. Граф был и есть и друг наш, и советчик. И он, и она, как никто, помогали Ирининой матери. Впечатление, что знал их всю жизнь. Век бы не расставаться с ними.

Вечером мы сидели уже в Хэмптон-Корте, взволнованные встречей с великой княгиней после долгих лет разлуки. Теща была здорова, но переживала за тяжелобольного Федора. Разошлись поздно ночью, не успев сказать друг друг и половины. Мать Марфа, русская монахиня, и по сей день тещина сиделка, такая ж после стольких лет любящая и верная, пришла к нам в комнату, и мы проговорили до утра.

В начале лета мы уехали. По тещиной просьбе увезли с собой Федора. Во Франции климат был ему здоровей. В Париже доктора осмотрели его и отправили в лечебницу в По. Биарриц – недалеко. Федора можно было навещать часто.

Наконец, радость: из Рима приехала дочь с внучкой Ксенией. Ей уж было четыре года, а мы видели ее впервые. С нами в Лу-Прадо они прожили все лето.

Хочу рассказать о первой, вернее, второй встрече с графиней де Кастри. До сих пор я лишь знал ее с виду, встретив прошлой осенью в поезде по дороге в Париж. Сразу посмотрел на хорошенького черного бульдожку. Но о бульдожке забыл, поглядев на хозяйку. Одета она была оригинально, но так скромно, что непонятно, в чем, собственно, оригинальность. Понятно только, что одета на редкость хорошо. Стриженые седые волосы, лукавый взгляд и легкий раскат «р», разумеется, вызвали мой интерес. Я узнал ее имя.

На следующий год весной, вернувшись в Биарриц, я встретил свою даму с собачкой в местной «таратайке» – старом автобусе, ходившим, за неимением другого транспорта, из Биаррица в Ля Негрес. Не удержался я и погладил бульдожку. На почве собаки собачникам ничего проще подружиться.

Графиня жила по соседству. Ее имение Калаутса прежде звалось Эрмитаж-Сент-Мари. Купила она его в 1918 году и с тех пор все переделывала и украшала. Попросила у меня моего друга-архитектора Белобородова. Он-то и придумал ей чудный внутренний двор полукругом. К часовне добавили пристройку, наподобие монастырька, с келейками и внутренним двором, где и по сей день бродит призрак аббата Мюнье.

В гостиной – синие и зеленые тона в прекрасном согласии и белые муслиновые занавески на окнах. Дорогие цветы собраны в романтические букеты. У всякой комнаты – свой святой. Комнаты изысканны, но строги, как кельи. Продумана каждая мелочь.

На всем жилище отпечаток утонченной личности. И вы во власти чар ее, но притом начеку, ибо не поймешь, где у нее кончается «серьез» и начинается курьез. Она и мудра, как старец, и неуемна, как балованное дитя.

У графини познакомился я с обворожительной подругой ее, княгиней Мартой Бибеско. С первых же бесед оценил я княгинины образованность и понимание – собеседнику и полезные, и приятные. И то сказать: княгиня-то и подвигла меня писать «Воспоминания».

В Калаутсе я общался с художником Дрианом, старым другом графини де Кастри. Графиня издавна с душевным интересом следила за его творчеством. Начал Дриан с модных рисунков, но за модой никогда не гнался. Сыздетства вдохновился он соседним замком Сен-Бенуа, где жила правнучка Людовика XV м-ль де Лозен, и образам золотого века остался верен навсегда.

Летом пришло письмо от Никиты. В конце войны он жил с семьей в Германии у графини Тоуринг, сестры герцогини Кентской. Писал, что едет в Париж. Сами мы домой еще не собирались, так что предложили Никитиной семье поселиться у нас на Пьер-Герен.

Очень зазывала нас к себе в гости Катерина Старова, жившая в Сен-Савене в Верхних Пиренеях. Уверяла, что краше места нет. Мы наконец поверили и приехали. И не пожалели. Сен-Савен – деревушка над Аржелесом в высокогорной долине. Несколько старых домиков, гостиница да церковка XII века, красивейшая, с мощами святого. Угодник скитничал здесь тринадцать лет. Ныне сюда идут на поклон. Мы тоже хотели пойти. Но Катя, бывалая верхолазка, сказала, что подъем опасен. Мы стали упрашивать, она согласилась быть проводницей. Восходили аж два часа. Наконец добрались до церковки. Стоит она на месте, где старец жил и молился. Кругом тишь-благодать...

Сходили еще дольше. Не жалели, однако, ни о чем. Напротив, так довольны были, что наняли в деревушке дом на будущее лето.

В день отъезда я заглянул еще раз в церковь, и показалось мне, что пахнет лилиями. Лилии в ту пору давно отцвели, на алтаре свежих цветов не было. Я вышел из церкви и позвал своих дам зайти подтвердить чудо. Но ни Ирина, ни Катерина ничего не почувствовали. А я чувствовал.

1946–1953. В Париже, в отеле «Вуймон» – Снова дело о «Кериолете» – Федору хуже. Его везут в Бретань – Пишу «Мемуары» – Ирэн де Жиронд – Возвращение в Отейль – Последние судороги светской жизни – Обретение истины

Осенью, вернувшись домой, мы застали на Пьер-Герен вавилонское столпотворение: Никита с женой и двумя детьми и наша дочь с внучкой. Вернее сказать, цыганский табор. Гриша с Денизой были еще в Биаррице, хозяйством занимались обе Ирины. Вскоре хозяйки уехали: старшая в Англию, младшая в Италию. Я встал на постой в «Вуймон» к моим дорогим делле Донне.