Феликс Юсупов - Мемуары (1887-1953)

В 1927 году разнесся слух, что не всех членов царской семьи расстреляли в Екатеринбурге. Говорили, что великая княжна Анастасия, младшая дочь царя Николая II, выжила, бежала и находится в Германии.

У нас были основания не верить слуху. Следователь Николай Соколов, по приказу адмирала Колчака изучивший материалы дела на месте в 1918 году, вскоре после трагедии, вполне определенно установил, что уничтожена была вся без исключения семья императора. Лжецесаревичи, лжецесаревны являлись неоднократно, но веры им не было.

На сей раз, видимо, самозванка оказалась ловчей: одурачила очень многих. Создались даже комитеты по сбору средств в пользу «бедняжки». Суммы собрали немалые. Правда, никто из одураченных не знал царских детей лично. Зато знали их и великая княгиня Ольга, сестра императора Николая, и принцесса Ирина Прусская, сестра императрицы, и баронесса Буксгевден, императрицына фрейлина, и, наконец, учитель царевича Пьер Жильяр с женой, да и еще кое-кто из близкого окружения императорского семейства. Они видели Лжеанастасию и говорили с ней. И все разоблачали обманщицу. Однако разоблачения их дальше родных и знакомых не пошли, и сборы помощи проходимке продолжались.

В тот год, оказавшись проездом в Берлине, я встретил русского врача, профессора Руднева, из самых горячих приверженцев самозваной Анастасии.

Меня не убедить было его пламенным речам, однако ж не без любопытства узнал я от него об организаторах дела и повидался с самой «наследницей». Сказали мне, что находится она в замке Сион, владении герцога Лейхтенбергского, близ Мюнхена. Руднев вызвался проводить меня. Между прочим, всю дорогу он усиленно объяснял, что пули и штыковые удары изменили до неузнаваемости лицо великой княжны.

В Сионе сказали нам, что «ее императорское высочество» больны и не принимают. Рудневу, однако, сделали исключение. Он ушел к ней и вскоре вернулся сообщить, что весть о моем приходе обрадовала и взволновала ее недомогавшее высочество. «Феликс пришел! – вскричала она. – Какое счастье! Скажите ему – одеваюсь и спускаюсь немедленно! И Ирина с ним?»

Звучало это фальшиво. Радость была явно деланной, если только Руднев сам от себя ее не придумал приличия ради.

Меня просили подождать в саду. Через четверть часа показалось псевдовысочество: Руднев, еще раз поднявшись к ней, вел ее под руку.

И не будь я уверен в обмане, я бы тотчас распознал его. Лжеанастасия была просто-напросто лицедейкой, к тому ж и роль свою играла скверно. Ничем – ни лицом, ни манерами, ни осанкой – не походила она ни на одну из великих княжон. И уж вовсе в ней не было врожденной простоты и естественности – обаятельнейшего свойства, присущего всем Романовым, которого не уничтожить было ни штыкам, ни пулям. Впрочем, лицо мошенницы оказалось вполне целым и невредимым. Беседа наша была кратка и банальна. Я обратился по-русски. Она отвечала по-немецки. Великие княжны немецкий язык знали плохо. Зато они бегло говорили по-французски и по-английски, а эта по-французски и по-английски двух слов связать не могла. Картина была мне ясна.

На следующий год с помощью берлинской уголовной полиции предпринято было частное расследование. Установили, что так называемая великая княжна Анастасия – простая рабочая-полька по имени Франциска Шанцковска. Мать ее с сыном и двумя другими дочерьми проживала в деревушке в Восточной Померании. Дочь сразу ж узнали они по фотографиям, им показанным. Исчезла она еще в 1920 году и с тех пор как в воду канула. Позже официальное расследование подтвердило результаты частных розысков.

Обман затеяли, потому что считалось, что большие капиталы, личное состояние последнего царя, помещены были в иностранные банки. И требовался наследник, чтобы через него завладеть наследством.

Но никто почти не ведал, что с самого начала войны Николай II поручил министру финансов Коковцову (от кого и знаю) перевести в Россию весь свой личный капитал. Лишь самая незначительная сумма осталась на счету одного берлинского банка.

Вот так Франтишку и сделали наследницей некие проходимцы, думавшие прикарманить наследство.

Не успел я вернуться в Париж, снова возник махараджа. На сей раз я решил не откликаться. Когда он стал добиваться встречи, я велел передать ему, что уехал в Лондон. Он отправился в Лондон искать меня. Не нашел, вернулся в Париж и опять явился в Булонь. Ему сказали, что я в Риме. Он поехал в Рим. Тогда я телеграфировал матушке, чтобы она, если один махараджа будет меня спрашивать, ответила, что я уехал на Корсику. Телеграмма моя была нелишней. Вскоре матушка написала мне. «Да что этому махарадже от тебя понадобилось?» – удивлялась она. Хотел бы я сам это знать. Знал я только, что были у него на меня какие-то виды. Он не раз мне на то намекал, но – не более. О чем в действительности речь, оставалось тайной за семью печатями. Наконец, я узнал, но случилось это много позже.

А теперь донесли мне, что он вернулся в Париж и рвет и мечет. Смертельно обидевшись, индус перестал добиваться меня и долгое время не подавал признаков жизни.

А для мадам Хуби я стал задушевным другом. Обойтись без меня она не могла. Вся жизнь толстухи была сплошным разгулом и пьянством. Окружение ее соответственно составляли люди, не знавшие ничего, кроме охоты, скачек, обжорства, питья и интрижки при случае. И никому бы и в голову не пришло, и ей в первую очередь, что в этом безобразном теле – прекрасное сердце и душа, которую она только-только начала распознавать, – так, по крайней мере, я думал. Артисты и особенно музыканты, которых я привел к ней, вскоре стали завсегдатаями в ее домах на Фридланд и за городом. Русская музыка и цыганские песни стали для нее открытием. Оказалось, у нее глубокий, волнующий до слез голос. До сих пор вижу ее глаза, когда впервые она согласилась спеть в сопровождении м-ль Петровской, замечательной пианистки и аккомпаниаторши. Притом обладала она прекрасным слухом, скоро выучила русские и цыганские песни и пела их замечательно. Я мог ее слушать часами.

Нашей Биби – так мы звали ее за глаза – вздумывалось порой делать широкие жесты, сколь чрезмерные, столь и неожиданные. Увидав ее страсть к музыке, я привел к ней своего русского друга, барона Владимира фон Дервиза, певца и пианиста-любителя, очень, однако, недурного. Мадам Хуби позвала его с женой на ужин. За столом оказался я меж хозяйкой дома и баронессой фон Дервиз. Во время трапезы Биби сняла с руки браслет с брильянтами и надела мне. «По-моему, браслет больше пойдет моей соседке», – сказал я и передал его дальше.

Все мы решили, что это шутка, но, когда баронесса хотела вернуть браслет, Биби взять его отказалась. «Не надо, – сказала она, – он ваш». А на следующий день Ирина в свой черед получила букет роз с приколотой к нему брильянтовой брошью.