Михаил Энгельгардт - Луи Пастер. Его жизнь и научная деятельность

Меж тем как Пастер заканчивал свои исследования над брожением и самозарождением, идеи его распространялись и овладевали умами, по крайней мере, наиболее выдающихся представителей науки. То, что он один видел и понимал в 1860 году, уяснялось понемногу и другими.

Джозеф Листер.

Одна из важнейших отраслей медицины преобразовалась под влиянием его взглядов. В 1865 году Листер предложил антисептический метод лечения ран и производства хирургических операций. Встреченный – как водится – недоверием и насмешками, метод Листера в течение десяти лет распространился повсеместно. В 1874 году, сообщая о его результатах Пастеру, Листер писал: “…ваши блестящие исследования, доказавшие справедливость теории зародышей гниения, дали мне тот единственный принцип, на котором я основал антисептический метод”.

Суть метода – не допускать в раны, в глубину тканей человеческого тела, микробов, вызывающих гниение. Раны обмываются разведенной карболовой кислотой, присыпаются йодоформом или другими противогнилостными средствами, прикрываются карболизированной ватой (листеровские повязки). Те же предосторожности соблюдаются при операциях: величайшая чистота, обеззараживание инструментов, обмывание рук до и после операции в растворе сулемы, дальнейшее предохранение раны от заражения посредством противогнилостных жидкостей и повязок.

Только благодаря антисептике хирургия приобрела громадное значение, которым она пользуется ныне,– значение, выражаемое иногда крайне преувеличенной формулой: “одна хирургия – вещь, а прочее все гиль в медицине”. Появилась возможность операций, о которых прежде и думать не смели. Операции, соединенные с лапоротомией (вскрытие брюшной полости), теперь считаются пустяком, делаются тысячами. А лет тридцать назад! Удачный случай лапоротомии в те времена был почти чудом.

Благодаря антисептике исчезла страшная смертность в госпиталях от заражения ран, делавшая из них истинные гнезда заразы. Теперь мало-мальски благоустроенный госпиталь не знает “госпитальной гангрены”, гнойного заражения ран. Если она существует, то это – обвинительный акт против госпитального начальства, доказательство преступного неряшества и небрежности. А тридцать лет назад она свирепствовала в наиболее оборудованных госпиталях. Нелатон, первый хирург своего времени, говорил, что тому, кто найдет способ избавиться от госпитальной гангрены, надо поставить золотую статую.

Влияние пастеровских идей сказывалось и в науке о заразных болезнях. Старые догадки Генле, высказывавшиеся и раньше Линнеем, а раньше Линнея – Кирхером,– догадки о паразитарном характере эпидемий, отброшенные наукой как средневековые фантазии,– возродились. В конце 60-х и в начале 70-х годов уже многие выражали уверенность в том, что заразные болезни порождаются микроорганизмами. Много шума наделали исследования Клоба, который отыскал в извержениях холерных больных бактерию – виновницу этой болезни, по мнению Клоба.

В 1876 году Тиндаль писал Пастеру: “Впервые в истории науки мы имеем право питать твердую и основательную надежду на то, что в отношении эпидемических болезней медицина скоро освободится от эмпиризма и получит действительно научную основу. Когда наступит этот великий день, человечество признает, что вам главным образом оно обязано благодарностью”.

Словом, идея сделалась популярной, идея увлекала многих исследователей; да и как было не увлечься? Ведь уже масса фактов говорила в ее пользу. Листеровские повязки устраняли микробов, носящихся в воздухе, – и заражения не появлялось: значит, виновники заразы – микробы. Факт существования какого-то заразного начала, которое может передаваться, например, через вещи, через одежду и тому подобное, давно уже был известен; а после работ Пастера стало или становилось ясным, что это начало – живые существа, микроорганизмы.

Он рисковал потерей приоритета: кто-нибудь мог опередить его в исследовании эпидемий. Но этого не случилось; в течение десяти лет ученые только ходили вокруг да около вопроса и никак не могли поставить его надлежащим образом. Пришлось-таки Пастеру самому взяться за дело.

Это сказалось, между прочим, в истории исследования той самой болезни, которую он наметил для своих опытов: сибирской язвы.

Сибирская язва – опустошительная болезнь, издавна свирепствовавшая во Франции, Италии, Испании, Венгрии, России, Египте. Происхождение ее легенда относит ко временам Моисея: это – одна из десяти казней египетских. Особенно для земледельческого населения в годы сильного развития заразы, когда овцы и рогатый скот дохнут тысячами, хозяева разоряются; от скота заражаются люди и умирают в жестоких мучениях.

Еще в 1850 году Давэн и Рейе, исследуя кровь животных, околевших от сибирской язвы, нашли в ней какие-то посторонние тельца в виде тонких палочек. Нашли – и на том покончили; не придали значения своему открытию, не продолжили исследований. Только после работ Пастера о самозарождении, подчеркнувших и выставивших напоказ роль микробов в процессах разложения и гниения, Давэн спохватился, вспомнил о своем открытии и вернулся к нему. В 1863-м он проверил свои исследования и высказал мысль, что найденные им тельца – виновники сибирской язвы. Давэн заявил в этой своей работе, что к такому выводу он пришел под влиянием идей Пастера. Но двое других исследователей, Жальяр и Лепла, подняли спор. Получив из провинции кровь животных, погибших от сибирской язвы, они привили ее кроликам: кролики заболели и издохли, но в их крови не оказалось бактеридий (так назвал Давэн открытый им микроб). Другие кролики, которым была привита кровь первых, тоже дохли, и кровь их тоже не содержала давэновских микробов. Стало быть, эти микробы, заключили Жальяр и Лепла, только случайные спутники болезни, но не причина ее.

Давэн проверил своих противников и убедился, что они правы. В крови зараженных кроликов не оказалось бактеридий; тем не менее, она заражала и убивала новых кроликов.

Давэн всё-таки остался при своем мнении, Жальяр и Лепла – при своем. Началась бесплодная полемика. Вопрос остался нерешенным. Пастер в это время возился с пебриной, затем пережил припадок апатии под влиянием франко-прусской войны, затем заканчивал работы над брожением. О сибирской язве он напечатал за все это время 2-3 заметки, в которых высказывался в пользу Давэна; но решительных опытов для ответа на вопрос еще не предпринимал.