Берта Порозовская - Людвиг Бёрне. Его жизнь и литературная деятельность

Насколько подобные соображения были верны, насколько Бёрне своим крещением действительно достиг предполагаемой цели – это другое дело. Для таких «патриотов», которые полагали, что искренне интересоваться судьбами немцев, искренне любить свою немецкую родину могут только люди с голубыми глазами и белокурыми волосами, ведущие свое происхождение от какого-нибудь мифического Херуска, Хатта или Гермундула, – в глазах подобных патриотов факт крещения Бёрне, конечно, не мог смыть его еврейского происхождения. Эти люди и впоследствии не забывали о его предках, и всякий раз, когда они чувствовали, что доводами логики им не убедить немецкого читателя в неправоте писателя, так горячо отстаивавшего его интересы, всякий раз, когда, по выражению Бёрне, его противники видели, что они могут разбиться о Бёрне и потерпеть умственное кораблекрушение, они хватались за Баруха как за спасительный якорь. С этой точки зрения 5 луидоров, уплаченных пастору, были, конечно, потрачены напрасно. Но как бы мы ни смотрели на перемену религии, не вызванную искренним религиозным убеждением, заподозрить Бёрне в том, что он руководился какими-нибудь своекорыстными замыслами, желанием приобрести возможность изменить свое общественное положение, как объясняли враги его переход в христианство, – на это мы не имеем никакого права. Все поведение Бёрне до этого шага и вся дальнейшая его общественная деятельность служат лучшим опровержением подобных нелепых обвинений. Крещение Бёрне долго оставалось неизвестным не только его родителям, но даже близким знакомым, и обнаружилось только случайно, по поводу одного судебного процесса, в котором он был замешан. Как мало Бёрне был способен извлекать выгоды из своего перехода в христианство, видно уже из того, что, когда примерно в это же время франкфуртское общество любителей чтения отказало ему в его просьбе пользоваться газетами и журналами из читальной общества на том основании, что по уставу лица иудейского вероисповедания не принимаются в члены, Бёрне, бывший тогда уже христианином, не рассеял их заблуждения. Он был слишком возмущен подобною узостью взглядов, и хотя получение многочисленных газет и журналов, выписываемых обществом, было для него как журналиста очень важно, тем не менее он скрыл свой переход в христианскую религию.

Объявление об издании «Весов». – Программа нового журнала. – Политическое направление Бёрне. – Театральные рецензии. – Успех «Весов». – Бёрне как художественный критик. – Сравнение с Лессингом. – Критика «Вильгельма Телля» и «Гамлета». – «Полет времени». – Поездка по Германии и знакомство с представителями романтической школы. – Отъезд в Париж. – Г-жа Воль и ее роль в жизни Бёрне .

«Весы. Журнал для гражданской жизни, науки и искусства» – таково было название нового журнала, которым Бёрне в 1818 году открыто дебютировал на избранном им поприще политического писателя.

Уже одно объявление о новом издании должно было, как мы сказали, возбудить всеобщее внимание. Бёрне излагает здесь перед читателями свою программу, свой взгляд на обязанности и назначение журналистики и при этом смело бросает перчатку господствовавшему в ней до сих пор направлению. «Немцы, – говорит он в начале этого объявления, – обыкновенно встречают появление нового журнала либо с насмешливой улыбкой, либо с раздражением. Вследствие долгой кабинетной жизни они совершенно отвыкли от жизни общественной; продолжительная беседа о гражданских делах отечества кажется им не „необходимым непрерывным дыханием здорового и свободного духа, а стоном удрученной груди“, который раздражает их и которого они по возможности хотели бы не слышать. Как будто игнорировать свои недуги – значит не иметь их, как будто больной может излечиться от своих страданий, если ему завяжут уста, жалующиеся на них!» Бёрне смотрит на задачу журналистики гораздо шире. Публичное обсуждение общественных недугов не может быть бесполезным, потому что печать преследует не только отрицательные, но и положительные цели. «Стремление и цель нашего журнала, – говорит Бёрне, – будет состоять в том, чтобы искоренить в умах читателей мысль, что журналы должны служить только секундной стрелкой часов для изобличения неправильного биения государственного пульса, а не самой пружиной, дающей времени правильный ход и поддерживающей эту правильность». Другое назначение журналистики Бёрне видит в том, чтобы свести науку с тех заоблачных высот, на которых она витала до сих пор, сделать ее доступной для массы. Нет на свете страны, говорит Бёрне, которая превосходила бы Германию числом источников знания, а между тем народ томится духовною жаждою. Сокровища науки, добытые пытливостью немецких ученых, целыми десятками лет лежат совершенно без пользы для народа, потому что «слитки истины, складываемые богатым духом в больших произведениях, не годятся для удовлетворения повседневных житейских потребностей людей, бедных духом. Эту годность имеет только отчеканенное в ходячую монету знание», и поставлять эту монету должны журналы. Они одни поддерживают денежные обороты между теорией и практикой. Только они вводят науку в жизнь и возвращают жизнь к науке.

Посвящая свой журнал гражданской жизни, науке и искусству, Бёрне прямо заявляет читателю, что не будет следовать примеру так называемых умеренных писателей, которые вечно боятся называть вещи своими именами, «осторожно стараясь проходить даже между гнилыми яйцами». Бесстрастия, объективизма при обсуждении тех зол, какие ему придется отмечать в той или другой из этих областей, он не обещает. «Нельзя требовать от писателя, чтобы он без ненависти и любви, возносясь над всеми тучами эгоизма, слышал грозу под собою».

Единственное требование, какое можно предъявить писателю, помимо искренности, заключается в том, чтобы он постоянно сознавал возможность личного чувства и не имел притязаний на непогрешимость. Бояться борьбы мнений, опасаться злоупотребления свободой слова – нечего. «Опасно, – говорит Бёрне в заключение, – только заглушенное слово; то, к которому относятся с презрением, мстит за себя; но высказанное никогда не остается бесплодным. Находить в нем бесплодность может только заблуждение или слабоумие. В том, чего общественное мнение требует серьезно, – никто не может отказать ему; если оно не получает чего-нибудь по своему желанию – это значит, что требование было высказано вяло и равнодушно».

Сделать доступными народу те выводы науки, которые ревниво утаивались от него ее патентованными жрецами, воспитать его общественное мнение посредством распространения здравых политических идей, осветить его нынешнее унизительное положение, в какое он попал благодаря своей близорукости и апатии, и внушить ему серьезное желание выйти из этого положения – такова была задача, которую, по мнению Бёрне, должна преследовать журналистика, такова была цель, которую он поставил самому себе, выступая, со своей стороны, бойцом на арене печати. И он остался верен этой намеченной цели. С необыкновенной энергией, со всем пылом искреннего чувства и глубокого убеждения Бёрне до конца жизни не переставал бороться против вялости и политического невежества немецкого народа, без устали объясняя ему при каждом удобном случае самые элементарные понятия, без знания которых невозможна политическая зрелость. Сегодня он говорил о равноправии всех перед законом, на следующий день – о веротерпимости, о гласном суде, о самоуправлении и тому подобном. В то же время он чутко стоял на страже общественных интересов, предостерегая народ против ловушек, расставлявшихся ему, разоблачая ничтожность и глупость тех авторитетов, которым он до сих пор поклонялся и давал морочить себя. Немецкие правительства, с таким цинизмом распределившие между собой на Венском конгрессе своих подданных, точно это было стадо бессловесных баранов, старавшиеся убедить этих подданных, что они вовсе не немцы, а баварцы, гессенцы, зигмарингенцы, липпе-шаумбургцы и т. п. и что у них поэтому должен быть патриотизм не немецкий, а специально гессенский, баварский и так далее, – эти правительства сделались для Бёрне главной мишенью, в которую он всю жизнь не переставал метать самые ядовитые стрелы своей беспощадной сатиры. С редким умением, несмотря на стеснительные цензурные условия, он раскрывал народу политические интриги Меттерниха и его сподвижников. В своих «Робких замечаниях об Австрии и Пруссии» он изобразил существенный характер этих государств в их взаимном восполнении одного другим и в то же время прозрачно указывал на то, насколько такое восполнение будет опасно для Германии, если эти государства выработают ту политику, которая в то время еще не так открыто выказала себя на деле и в существовании которой многие поэтому еще сомневались. По временам он делал обзоры тогдашнего политического положения Европы, доказывая, как единодушно и совместно действовала одна и та же феодальная партия в Испании, Италии, Франции и Германии. В своих «Афоризмах» он касался более мелких политических происшествий, подводя их под общую точку зрения своих руководящих политических взглядов Но самым интересным отделом в «Весах», более всего содействовавшим успеху издания, были театральные рецензии Бёрне, которыми он пользовался не только для проведения своих взглядов на искусство, но и как средством для политической пропаганды. Бёрне сам впоследствии рассказывал, что привело его к роли театрального критика. Так как объемистые сочинения освобождались от предварительной цензуры, то он решил издавать свои «Весы» не в определенные сроки, а только тогда, когда «история или наука нагрузят их», то есть когда накопится достаточно материала. Но вот объявления были разосланы, деньги с подписчиков собраны, типография в ходу, – а материала оказывалось недостаточно. «В Весах, – говорит Бёрне со своим обычным юмором, – недостатка не было, но взвешивать оказывалось нечего. На рынке было пусто, народ оставался без дела; народец же в высших сферах торговал воздухом, ветром и вообще невесомыми материями. Что же было делать?» Пишите о театре, произнес ему на ухо чей-то голос. «Совет был хорош, – говорит Бёрне, – и я последовал ему. Я надел почтенный парик и стал решать в самых важных и горячих, спорных делах немецких граждан, – в делах комедиантских».