Михаил Барро - Эмиль Золя. Его жизнь и литературная деятельность

Венецианские родичи Золя. – Франсуа Золя. – Его политические симпатии и ученые заслуги. – Бегство из Венеции. – Кочевая жизнь. – Приезд в Марсель. – «Техническое бюро». – Поездка в Экс. – Проект Экского канала. – Сопротивление города. – Поездка в Париж и женитьба. – Рождение сына. – Новые хлопоты об Экском канале. – Успех ходатайств. – Начало работ. – Смерть Франсуа Золя. – Положение осиротевшей семьи. – Тяжба с сотрудниками Франсуа. – Раннее детство Эмиля. – Поступление в школу. – Жизнь без стеснений. – Любовь к природе. – Первое причащение. – В коллегии. – Первые затруднения и первые удачи. – Характер Эмиля. – Три неразлучника. – Юные утехи. – Прогулки за город. – Смерть бабушки. – Отъезд семьи в Париж .

Эмиль Золя родился в Париже, в самой шумной части великого города, но никогда, кажется, уроженец столицы Франции не был менее всего парижанином. Он даже француз не чистокровный. На это отчасти намекает первый звук его фамилии, это резкое, свистящее z. Ho если здесь еще возможны сомнения, то их окончательно развеет родословная писателя.

У Золя еще и теперь существуют родственники в Венеции, отдаленные ветви фамилии, отчасти потерявшие, отчасти сохранившие свое первоначальное имя. В конце XVIII века один из предков этих венецианских родичей писателя женился на молодой гречанке с острова Корфу, а в 1796 году от этого брака родился Франсуа Золя, отец Эмиля, греко-итальянец по крови.

Биографу Золя не приходится делать усилий, чтобы представить в благоприятном свете его отца. Франсуа был человеком во всех отношениях выдающимся. Ум, большая энергия и немалая доля инициативы – таковы его главные особенности. По характеру он представляется человеком независимым, не допускавшим уступок дальше известного предела. К такому заключению мы приходим, зная обстоятельства его жизни в Италии в эпоху, когда особенно трудно сохранить самостоятельность.

Франсуа минуло 8 лет, когда Французская республика уступила место Первой империи. Перемена, конечно, отразилась и на Ломбардии, бывшей в то время почти французской провинцией. С падением Наполеона изменилось, в свою очередь, и направление умов, потому что громадное большинство всех наций обыкновенно следует правилу – le roi est mort, vive le roi [1]. Но молодой Золя, по-видимому, сильнее и глубже, нежели другие, отдавался столь распространенному в то время увлечению Наполеоном: по крайней мере в 1813 году мы видим его в рядах армии принца Евгения и в отставке – с момента падения корсиканца.

Золя служил в артиллерии и потому, оставив армию, сделался гражданским инженером. Сведения о его воспитании очень скудны, но есть все данные для вывода о том, что молодой человек был высокообразован и чувствовал себя как специалист вполне на месте. Изданный им «Трактат о нивелировании» («Trattato di nivellazione») принес ему титул члена Королевской Падуанской академии, а позднее – медаль от короля Голландии, – едва ли можно сомневаться после этого в его компетентности как ученого и практика.

Однако, отдаваясь научным занятиям, Золя не переставал интересоваться политикой и глубоко ненавидел австрийцев, в то время хозяев Венеции. Он только скрепя сердце переносил положение гражданина-раба Его Величества Божьей милостью, какое-то полутюремное существование, стеснявшее свободу мнений, свободу симпатий и антипатий, скрепя сердце встречал на улицах итальянского города иноземных чиновников, солдат и офицеров, но в 1815 году эта ненависть вырвалась наконец наружу, и молодому инженеру пришлось оставить Венецию или, вернее, австрийскую казарму.

С этих пор он – «кочевник». Сначала он жил в Германии и принимал там участие в постройке первой немецкой железной дороги. Затем он оказывается в Голландии, Англии и, наконец, в Алжире. Именно в 1830 году мы находим его в чине капитана в рядах французского Иностранного легиона. Тревоги военной жизни как будто не потеряли для него своей прелести. Возможно, впрочем, что это было исходом охватившей Золя тоски, – тоски, которую он думал развеять в полной приключений службе под небом Африки. Во всяком случае роспуск Иностранного легиона был концом его военной карьеры. С этого момента он оставляет Алжир и едет во Францию, в Марсель.

На крайнем юге Франции, где незаметно сливаются и языком, и нравами соседние народности, итальянская и французская, Золя основался надолго. В Марселе, под теплым южным небом, он чувствовал себя, точно на родине, и с жаром отдался любимым занятиям в своем собственном техническом бюро. Но мелкие работы, возня с клиентами бюро из-за каких-нибудь пустяков… он совсем не к этому стремился! Ему хотелось совершить что-нибудь выдающееся, потому что стремление к великому и грандиозному было чертой его характера. Наконец, на это поприще влекли его и чисто практические соображения. Золя любил комфорт и жизнь на широкую ногу, любил изящные и дорогие вещи в своей обстановке, но и то, и другое требовало денег, и немалых. Отсюда понятно, что он ждал случая отыскать себе такую работу, которая захватила бы его всего, удовлетворила жажду широкой деятельности и вместе с тем доставила большие деньги, а с ними возможность жить, как хотелось.

За случаем дело не стало. Как раз в эту пору в торговых центрах Марселя циркулировали толки о неудобствах местного порта. Слухи об этом дошли до Золя, потому что его бюро было как бы фокусом, куда сходились и откуда расходились все марсельские проекты или толки об этих проектах. Наконец, от разговоров марсельцы обратились к делу и объявили конкурс. Для Золя это было сигналом к кипучей работе. За идею он ухватился горячо и начал изучать окрестности Марселя в надежде отыскать подходящее место для порта. Счастье ему улыбнулось, по крайней мере он так думал. Место было найдено, а затем немного времени спустя был готов и план новой гавани Марселя, целый портфель чертежей и смет; но проект потерпел неудачу. Легко понять настроение Золя после подобного исхода работы. Для мелкой сошки это была бы вечная тема для нытья и жалоб на судьбу. Но Золя… он и не думал об этом. Пусть марсельцам нравился проект другого инженера, – это было, конечно, грустно для Франсуа, но тем хуже для них… Он непременно так и думал: тем хуже для них, потому что всегда и во всем верил в себя, в свое дело. Впрочем, гораздо позже так стали думать и другие. Наконец, у Золя был вечный источник оптимизма – живая и деятельная натура.