Е. Предтеченский - Галилео Галилей. Его жизнь и научная деятельность

Достаточно представить себе в главных чертах картину преследования Галилея и суда над ним, достаточно вспомнить светлую страдальческую личность семидесятилетнего старца, неустанно работающего над наукой и над распространением ее истин, жертвующего для этого всем, видящего в служении науке и истине цель своей жизни и перестающего служить ей лишь с последним своим вздохом; достаточно сопоставить с этим величественным и светлым образом тупых и самодовольных представителей схоластики, этих докторов juris utriusque, закрывающих глаза и уши, чтоб не видеть и не слышать никаких доказательств, упрямо держащихся за отжившую свое время старину, производящих свое «строжайшее следствие», строчащих свой постыдный латинский приговор, сочиняющих формулу отречения, ставящих на колена перед собою этого великого старца, которому они, по словам Евангелия, недостойны развязать ремень его обуви, и вынуждающих его страхом пыток и ужасной казни «без пролития крови» торжественно отречься от научной истины; достаточно представить себе эту картину, чтобы не сомневаться, на чьей стороне всегда будут симпатии человечества. В глазах всех друзей науки, знания и просвещения – суд инквизиции и все действия «преосвященных» кардиналов, стоящих на страже «против еретической злобы», являются подлежащими безусловному осуждению без малейшего, смягчающего их вину, обстоятельства. Бесспорно, все лучшее и высшее, что только есть в существе человека и в человечестве, всегда, и почти бессознательно, становится на сторону гонимого против гонителей. Таких людей было немало и во время самого процесса над Галилеем, и, вероятно, даже в среде самих судей находились люди, совесть которых возмущалась всем этим безумием. Мы видели, что многие из кардиналов сами являлись защитниками мнений Галилея, а в числе епископов находились уже ученики Галилея. К несчастью, человек не всегда действует только по велению своей совести, этого неподкупного судьи, к которому, как к последней инстанции, обращается в наше время европейский суд. Человек почти постоянно находится под каким-нибудь деспотическим игом, делающим его почти не отвечающим за свои поступки. Таким игом являются долг и обязанность, понимаемые условно, в зависимости от места, времени и других обстоятельств, религиозные мнения и вообще всякое предубеждение, всякое предвзятое мнение, которое человек объявил не подлежащим более обсуждению, разбору или сомнению и принял как руководящее его действиями начало. И чем горячее он принял к сердцу это убеждение, тем страстнее и ревностнее он будет стараться, чтобы точно так же думали и другие. Сегодня действуют бессознательно и производят величайшие жестокости и насилия во имя веры против разума и науки; завтра совершают казни и ведут под топор во имя разума, из которого сделали столь же бездушного идола, каким был некогда Молох, требовавший себе в жертву грудных младенцев. Время жертвоприношений Молоху осталось уже далеко позади, а потому именно на этом примере будет удобно остановиться. Действительно, есть ли на свете чувство сильнее чувства матери к своему ребенку, есть ли любовь сильнее этой любви? И вот сотни и тысячи таких матерей, цивилизованных гражданок Карфагена, заявивших себя впоследствии пламенными патриотками, заслуживающими удивление мира, несли своих младенцев и ввергали их в раскаленную, пылающую внутренность отвратительного идола, не выронив при этом ни одной слезы, так как иначе жертва не была бы угодна Богу! Но, пожалуй, и не нужно ходить так далеко: жертвоприношения Молоху совершаются и вокруг нас. Младенец, родившийся при одних условиях, является радостью и утешением матери, готовой отдать ему собственную жизнь; но, может быть, в том же доме, в каком-нибудь темном и грязном углу с проклятьем на устах разрешается в то же время другая мать, собственными руками сжимающая горло своему младенцу и в лучшем случае бросающая его среди улицы или отдающая его на воспитание особым специалистам. И это только потому, что вторая мать не в силах идти против установившихся понятий, олицетворяющих для нее того же Молоха. Как глубоко прав русский народ, называя последнего каторжника, последнего отверженника общества только несчастным!

Исторический опыт ясно и определенно решил, что человек одинаково способен производить жестокости, крайнею степенью которых является лишение жизни себе подобных, будет ли он действовать в силу велений веры или в силу того, что он называет разумом. Святое судилище сожгло Джордано Бруно и готово было сделать то же и с Галилеем; революция не задумалась обезглавить славу своей родины – Лавуазье, астронома Бальи и множество других замечательных людей, объявив, что во времена «царства разума» не нужны ученые! Система террора, когда убивали людей по одному подозрению, безо всяких судебных формальностей, стоит Сицилийской вечерни и Варфоломеевской ночи. Если святая инквизиция отказывала Галилею в погребении на кладбище, то просвещенное правительство Франции на наших глазах отказалось признать национальным памятник Леверье, потому что этот великий математик и астроном не был республиканцем.

«Все понять значит все простить». Мы можем теперь сколько угодно говорить, что смысл Св. Писания не страдает от того, как вещи происходят в действительности, потому что видимые явления остаются одинаковыми; мы знаем, что видимость до такой степени деспотически властвует над нашею мыслью, что мы и теперь, даже будучи астрономами и учеными, продолжаем говорить, что «Солнце движется по небу», употребляем выражения: «суточное и годовое движение Солнца», «переход Солнца через экватор» и т. п.; поэтому нам кажется странным требовать более точных выражений об этих явлениях от религиозных поэтов. Такой дуализм, такое противоречие видимости с действительностью в этой сфере нас нисколько не смущает, хотя в других сферах, например, в вопросе о «свободе воли», мы не так легко миримся с подобным же дуализмом. Совершенно иначе смотрели на это люди, для которых каждое слово Библии было словом абсолютной истины. Если бы Земля двигалась в пространстве, то всеведущий Бог, как им казалось, должен бы был открыть это людям, а между тем об этом не только нигде не было ни малейшего намека, но и положительно утверждались мнения, совершенно этому противоречившие. Так, согласно мнению вдохновенного псалмопевца, Земля предполагалась утвержденною на прочном основании, чтобы она не могла «сдвинуться во век века»; идущее по небу Солнце могло быть остановлено на месте. Во всем этом в свое время не видели ни иносказаний, ни поэтических гипербол; на это смотрели совершенно не такими глазами, как на вещи, рассказываемые «Илиадой» или «Одиссеей». Впрочем, даже и на произведения греческой поэзии смотрели тогда далеко не как теперь; для людей того времени это вовсе не были плоды поэтического вымысла или олицетворения сил природы, стихий и свойств человека – напротив, весь Олимп древности, как думали тогда, не только действительно существовал, но и продолжал существовать, потому что все эти боги и прекрасные богини были не что иное, как демоны и бесы, действительное же существование этих последних не подлежало ни малейшему сомнению.