Е. Литвинова - Софья Ковалевская. Женщина – математик

Вейерштрасс писал ей письма, посылал новые работы по математике, которые могли интересовать ее; на письма она не отвечала, а работы лежали непрочитанными. И муж, и мать, и сестра говорили ей: напиши Вейерштрассу; она же отвечала: «Напишу, когда устроюсь и опять начну заниматься математикой». Она признавалась, как ей самой становилось страшно думать, что целый год прошел бесплодно для науки. В ее портфеле лежали две совершенно готовые работы, а она медлила их печатать, рассчитывая присоединить к ним новые исследования или просто откладывая все заботы о математике в дальний ящик. Сначала «предприятия» Ковалевских пошли как нельзя более удачно: они строили дома. Ковалевский, расставшись со своими любимыми занятиями, с лихорадочным жаром принялся за новую деятельность. Он вставал рано, ел очень торопливо, как-то перехватывая всё не лету, не читал ничего, кроме газет, решительно пренебрегал своим костюмом и вообще имел вид человека, которого тянут во все стороны. Его деловые расходы были так несоразмерно велики в сравнении с личным капиталом, что приходилось всячески изворачиваться, занимать у одного, чтобы отдать другому. В потертом сюртуке, в измятой шляпе лазил он по лестницам и вел неприятные разговоры с кредиторами и с подрядчиками. В редкие свободные минуты они мечтали с женой о том колоссальном богатстве, которое создадут своими собственными руками. Деньги – сила, а силу можно употребить на процветание науки, на благо человечеству и т. д. И во всем этом была большая доля искренности. Имея деньги в руках, Ковалевские охотно помогали нуждающимся. Многие были уверены, что они страшно богаты. Он же, часто отдавая деньги, приготовленные для уплаты процентов, ставил себя в затруднительное положение и тер себе лоб, придумывая, как бы вывернуться. Часто деньги, занятые на дело, шли также на наряды жене: у него была страсть видеть Софью хорошо одетой, и он систематически развивал в ней вкус к нарядам, разжигал ее тщеславие; он настаивал, чтобы она «выезжала» и вообще заняла бы в обществе место звезды первой величины. Оторванная от науки, она то грустила и жаловалась на серую жизнь, то искала удовлетворения в тщеславии. «У меня на каждой улице будет по дому, – говорила она полусерьезно-полушутя, – ведь вот Чебышев – великий математик, а нажил себе состояние; у него в каждой губернии по имению, одно не мешает другому». Очевидно, муж раздувал эти искры, и они обращались в пожар… Вообще, Ковалевский с восторгом развивал в жене все слабости, которым был совершенно чужд сам. Она любила сласти, и он готов был засыпать ее конфетами и с умилением смотрел, как она ела их одну за другой, забывая даже предложить их кому-нибудь из присутствующих. Он также очень хлопотал об удобстве и украшении своей квартиры, а сам проводил весь день вне дома. Одно время Ковалевские жили в отдельном доме с садом. В квартире у них было множество растений и птиц, у них была своя корова и парники в саду, где росли не только огурцы, но даже дыни и арбузы. В квартире то и дело появлялись новые вещи, между тем никто не мог сказать: вот люди, живущие с комфортом, потому что всё вместе производило такое впечатление, как будто здесь только собираются хорошо жить, и это славное житье еще впереди. Одни хорошие знакомые в шутку говорили Ковалевским: «Что вы там себе ни заводите, не будет у вас уютного уголка, потому что сами-то вы – цыгане». У многих, знавших в то время Ковалевских, являлась мысль, что Ковалевский развивает в жене разные потребности и удовлетворяет их с энтузиазмом для того, чтобы тем самым привязать ее к себе. Но вряд ли делал это сознательно. Во всяком случае, он достигал цели, она не могла себе представить, как это прежде была в состоянии обходиться без мужа. С ужасом вспоминала она жизнь в Берлине в меблированных комнатах, когда принуждена была считать каждую копейку. Теперь все было к ее услугам: театры, комфорт, разнообразное общество. Первыми она увлекалась до того, что писала даже рецензии в только что возникавшем тогда «Новом времени». Для той же газеты было написано ею несколько блестящих научных фельетонов.

Софья Ковалевская с дочерью Соней.

В 1878 году, в октябре, в жизни Ковалевских совершилось событие: у них родилась первая и единственная дочь Софья. Приготовления к этому дню были чрезвычайные: чуть ли не за полгода нанята была няня, которую заранее «наблюдали» и изучали; одежда, комната для ребенка – всё было заготовлено и устроено согласно новейшим выводам науки. Крестным отцом девочки был Иван Михайлович Сеченов, а крестной матерью – Юлия Всеволодовна Лермонтова, доктор химии. Несмотря на молодость Ковалевской, роды были очень тяжелые, и она совершенно от них оправилась только к весне. В эту же зиму скончалась от болезни сердца Е. Ф. Круковская. Кончина матери произвела на Ковалевскую менее глубокое впечатление, чем кончина отца; к матери вообще она была меньше привязана, а в данный момент она была совершенно поглощена новым чувством любви к ребенку.

Юлия Всеволодовна Лермонтова.

Отношения с матерью были в последнее время натянутыми, потому что мать предвидела разорение Ковалевских и в сокрушении сердечном заявляла им об этом, хотя всегда в очень мягкой, деликатной форме. Круковская умерла с мрачными мыслями о судьбе своей младшей дочери и внучки, которую ей пришлось видеть только в первые дни рождения, и она с удовольствием заметила, что малютка – «вылитая Софа».

С появлением на свет маленькой Ковалевской в доме их сделалось еще безалаберней, и беспорядок увеличился оттого, что мать была убеждена в необходимости каждого уголка в доме только для малютки. Девочку нельзя было купать в той комнате, где она спала, а играть она должна была также в особенной комнате, и дом, состоящий из восьми больших комнат, Ковалевская считала тесным для своей малютки. Везде были разбросаны детские вещи, и когда к Ковалевскому приходил кто-нибудь по делу, он затруднялся, где посетителя принять. Ковалевская была глубоко недовольна всеми лицами, имевшими какое-нибудь отношение к ребенку: все делалось недостаточно аккуратно, точно и добросовестно. Няня и кормилица ходили вечно с надутыми лицами. Ковалевского очень смущали эти перемены в характере жены, – мягкий и деликатный, он ласково останавливал жену и вступался то за то, то за другое провинившееся лицо. Она очень искренно и мило сознавалась в своих увлечениях, признавала замечания мужа справедливыми; но стоило няне поцеловать ребенка, она теряла терпение и не могла примириться с тем, что ее дорогую девочку, эту «мамину радость», целует противная женщина, у которой может быть чахотка, и т. д. Любовь ее к дочери доходила до того, что она с радостью говорила: «Слава Богу, я не совсем истощила свои силы в занятиях математикой! Теперь, по крайней мере, моя девочка унаследует свежие умственные способности». Хорошенькая девочка, с темными тонкими бровями матери и голубыми кроткими глазами отца, невинно смотрела на всю кутерьму, которую она невольно производила в доме.