Е. Литвинова - Софья Ковалевская. Женщина – математик

То, чего Ковалевская добилась в жизни, подруга ее не считала настоящим счастьем, признавая только счастье сердца, и это производило известное впечатление на Ковалевскую: она сама начинала менее ценить то, чем обладала, и глубже чувствовать то, чего ей не хватало.

Назначение Ковалевской заместителем профессора механики. – Поездки в Россию к больной сестре и нравственное их взаимовлияние. – Поездка в Париж и первая идея главного труда. – Изменение образа жизни в Стокгольме. – Новое путешествие в Петербург. – Дума о прошлом. – Драма. – «Борьба за счастье». – Смерть сестры. – Потребность совместного труда .

Весною 1885 года в Стокгольме распространился слух, что Ковалевская будет назначена заместителем профессора механики вместо Гольмгрена, который по болезни не мог отправлять своих обязанностей. Третьего июня того же года Ковалевская уведомляла Миттаг-Леффлера, находившегося в то время в Берлине, что слух этот как нельзя более подтвердился, и секретарь Академии наук Линдгаген сообщил ей, что правление единогласно решило назначить ее заместителем А. Гольмгрена, если профессор и осенью не в состоянии будет читать своих лекций.

Софья Васильевна Ковалевская . 1885.

Вскоре же после этого Ковалевская отправилась в Россию: сначала в Петербург, где навестила больную сестру, а потом остальную часть лета провела со своей дочерью в окрестностях Москвы, в имении своей подруги. Вид умирающей сестры, конечно, во всякое время мог тяжело подействовать на Ковалевскую, но теперь, когда она чувствовала себя столь счастливой, ей казалась особенно достойной сожаления неудачно сложившаяся жизнь Анюты. Она все думала, все надеялась, что ее Анюта воспрянет и в конце концов сделается знаменитой писательницей… А тут «о жизни покончен вопрос». Сестра ее ничего не достигла и сверх того была еще полностью одинока: муж ее, получивший амнистию, жил в Париже. В Москве свидание с дочерью оживило Ковалевскую, она писала, что не знает, кто из них двоих больше рад был этому свиданию. Девочке было уже около семи лет, и мать решила увезти ее с собою в Стокгольм.

Усиленная двухлетняя деятельность и много пережитых впечатлений утомили Ковалевскую, и она чувствовала себя еще более усталой, чем в то время, когда жила в Палибине после получения докторской степени. Она искала, как всегда в таком случае, полного отдыха и покоя. Местопребывание Ковалевской как нельзя более соответствовало этому. В обширном, удобном доме ее подруги текла все та же ровная московская жизнь с бесконечными завтраками, обедами, угощениями и т. д. Подруга эта проводила большую часть времени в занятиях сельским хозяйством, в доме царствовала тишина; сама хозяйка и гостившие подруги «в годах» носили глубокий траур по случаю смерти ее младшей сестры. Лето было жаркое, и Ковалевская целые дни сидела в гостиной с работой в руках, как сама говорила, без всякой мысли в голове, читая романы и прихлебывая чай. Так прожила она до осени. Признавая сильное влияние на себя внешней обстановки, она говорила, что в Стокгольме, где на нее смотрят как на передового борца с женской дискриминацией, она считает себя обязанной поддерживать «свой гений», а в подмосковной деревне, где ее представляют гостям под именем Сониной мамы, она преисполнена исключительно женскими добродетелями. Между тем в то время, когда сама Ковалевская так безмятежно проживала в русской деревне, слава ее распространялась по России, Европе и Америке с быстротою молнии, и летом 1885 года трудно было найти мало-мальски грамотного человека, который бы не знал имени Ковалевской – профессора Стокгольмского университета. В иллюстрированных шведских и русских журналах появились ее биографии и портреты.

В первые два года своего пребывания в Стокгольме Ковалевская видела только светлые стороны своего нового положения; на третий год, как бывает всегда, она начала усматривать и темные. Она была обеспечена на пять лет добровольными пожертвованиями частных людей, – из этих пяти лет прошло уже два года. В оставшиеся три года ей необходимо было создать нечто замечательное, чтобы получить ординарную профессуру, обеспечить себя на всю жизнь материально и поддержать свою славу. Она как бы видела перед собой высокую, крутую гору, на которую ей необходимо было подняться. К тому же ей пришлось в первый раз читать курс механики, и эти лекции требовали усиленной подготовки. Сверх того, стокгольмское общество утратило для нее прелесть новизны, и она не принимала в его жизни такого живого участия, как в первые два года. Углубившись в себя, выворачивая по русской привычке свою душу «наизнанку», она многим в своей жизни была недовольна и тяготилась несколько своим одиночеством: дочь свою она снова принуждена была оставить в России. Весною 1886 года, тотчас по окончании лекций, Ковалевская отправилась в Париж. Французские математики приветствовали ее с восторгом, в русских газетах описано было присутствие ее на заседании Парижской Академии наук и внимание, оказанное ей математиком Бертраном и маститым химиком Шеврелем. Эта поездка в Париж была в высшей степени плодотворна для нее по своим последствиям. Во время одного разговора с замечательным французским математиком Пуанкаре ей пришла в голову счастливая мысль приложить новые взгляды из теории функций к решению вопроса о движении твердого тела, и настроение ее вследствие этой новой мысли совершенно изменилось: она не чувствовала больше одиночества, увлеченная творчеством. Из Парижа она проехала прямо в Христианию, где застала только окончание съезда естествоиспытателей; затем она с госпожою Эдгрен совершила небольшое путешествие по Швеции и Норвегии, причем обе подруги посетили Высшую народную школу, которую Ковалевская описала потом в статье «Крестьянский университет». Желание заняться обдумыванием новой мысли было так сильно у Ковалевской, что она не выполнила всего плана путешествия и, оставив свою спутницу, одна вернулась в Стокгольм. Г-жа Эдгрен сама знала, как велика власть внезапно охватывающего вдохновения, и потому охотно простила Ковалевской эту «измену»; она говорила, что нередко наблюдала у Ковалевской такие внезапные перемены настроения. Ковалевская же опять поселилась вблизи от Стокгольма, в семействе Миттаг-Леффлера, но вскоре ее вызвали в Петербург по случаю болезни сестры; она тотчас уехала и вернулась из России со своей восьмилетней дочерью. После этого в образе ее жизни в Стокгольме произошла соответственная перемена: она впервые обзавелась собственной квартирой. Друзья, конечно, помогли ей отыскать и квартиру, и женщину для заведования хозяйством и для присмотра за ребенком. Часть необходимой мебели она приобрела в Стокгольме, остальное выписала из России. Старинная русская мебель обращала внимание шведов своей оригинальностью: она отличалась роскошеством барской обстановки, но была отчасти поломана, и ее дорогая шелковая пунцовая обивка местами порвана. Ковалевская не обращала на это внимания; она занималась убранством своей квартиры, как и своим туалетом, только по временам, когда особенно весело была настроена. Впрочем, она очень восхищалась своей обширной красной гостиной. Вообще же квартира ее, по словам очевидцев, носила какой-то неуютный характер и как будто служила для временного, короткого пребывания.