Валентин Яковенко - Огюст Конт. Его жизнь и философская деятельность

Клотильда не чувствовала, однако, себя виновной.

«Я неспособна отдаваться без любви, – отвечает она ему. – Я знаю брак и знаю себя лучше первого ученого в мире… Умоляю Вас, не говорите о своих правах и своих жертвах в воскресенье: и то, и другое – иллюзия. С женщиной тридцати лет не обращаются, как с маленькой девочкой. Я была виновата и сознаю это. Я страдаю из-за своего поступка; но я страдаю слишком сильно для того, чтобы Вы еще напоминали мне об этом… Наш разговор в воскресенье изменил мой взгляд на наши отношения: ничто не заставит меня отказаться от моего плана».

Она предлагает ему дружбу, советует забыть, что она женщина, и жить, как живут вообще холостые люди. Философ соглашается принять ее дружбу, хотя заявляет, что никогда не перестанет любить ее. Что же касается второй половины ее советов, то он отвергает их, находя их невозможными для себя.

«Это все равно, – говорит он, – что отдать свою душу Вам, а тело кому-либо другому; мое сердце неспособно на такое раздвоение. Я умею страдать и уважать, но ни лгать, ни раздваиваться. Я не могу глядеть на Вас иначе, – прибавляет он все-таки, – как на своего истинного друга в настоящее время и на свою достойную супругу в близком будущем».

Запоздалая любовь философа близилась, однако, уже к развязке, не зависящей от рук человеческих. У Клотильды, женщины вообще слабой и болезненной, открылась чахотка. В то же время она всеми силами души своей рвалась выбиться на дорогу независимой трудовой жизни. Попытки ее устроиться в газете окончились неудачно. Среди всех этих невзгод, видя страдания Конта, она еще раз возвращается к мысли принять его любовь, но так нерешительно, что сам философ отклоняет ее. В конце концов он примирился, по-видимому, со своим положением и пишет ей:

«Воодушевленный, хотя – увы! – несколько поздно, благородной страстью, которая одна должна господствовать надо мной, я вынужден подчиниться достойным образом своей неизбежной судьбе, какой бы суровой она ни представлялась мне. Я осознал, наконец, необходимость искренно подготовить себя к самому неблагоприятному разрешению нашего вопроса, но вместе с тем и самому вероятному, принимая, что Ваше отношение ко мне никогда не перейдет за границы дружбы».

С этих пор он будет смотреть на себя и на нее как на жениха и невесту, разлученных непреодолимыми обстоятельствами, или как на супругов, вынужденных по мотивам первостепенной важности жить по-братски. За себя он мог ручаться, что не изменит своей любви и не даст повода к ревности. А Клотильда? Ведь она может полюбить другого. Эта мысль приводила Конта в ужас, и он старается дать понять Клотильде, что она должна пообещать, что их платоническая любовь никогда не будет нарушена таким образом. Трудно сказать, дала ли бы подобное обещание Клотильда, так как она резко заявляла ему, что «никогда не впадала в посмешище спиритуализма». Всякие платонические чувства, по-видимому, были совсем не в натуре этой живой и непосредственной женщины. Но сама судьба, отнимая у философа единственное утешение всей его личной жизни, спасала его, быть может, от горчайших терзаний и мучений. Чахотка быстро развивалась у Клотильды, и, проболев несколько месяцев, она умерла на руках Конта.

Не стало любимой женщины, но любовь продолжала гореть в душе философа ровным, чистым пламенем. Живая Клотильда могла причинять ему боль и горе, могла вызывать раздражение; с нею у него могли быть и были несогласия. Мертвая же она сразу стала образцом недосягаемого совершенства. Чувство, не нашедшее себе реального удовлетворения, обратилось в спокойно-рассудительный религиозный экстаз. Не к облеченной плотью красивой молодой женщине обращался теперь духовный взор Конта, а к эфирному образу идеальной женщины, матери всего человечества, истинному представителю собирательного человечества! На первых порах, прославляя ее в своих «Исповедях», он вспоминает еще о «чистых ласках», «любовных взглядах, возбуждающих энергию мысли и дающих чувствовать всю прелесть существования», и т. д. Но скоро всякий намек на что-либо плотское исчезает и остается одно только платоническое восхищение и религиозное преклонение. Если вначале он протестовал в. глубине души против разных преград, которые она ставила развитию их чувства, то теперь радуется, что их общение не потеряло своего исключительно чистого характера.

«Скоро мне исполнится пятьдесят лет, – пишет он там же, – и я уже освободился, благодаря тебе, от вожделений, не сделавшись оттого менее чувствительным к сладостным душевным движениям. Я достиг; хотя поздно, того высшего нравственного совершенства, того беспрерывного вдохновения всеобщей любовью, которого многие люди, даже знаменитые, никогда не достигали… Это высшее господство над самим собою составляет последнее, и вместе с тем самое ценное, приобретение каждого человека. Без тебя я никогда не мог бы оценить его надлежащим образом».

В своих «Исповедях» Конт постоянно обращается к Клотильде, как к живой, сообщает ей обо всех успехах позитивной религии, о своем положении «первосвященника» и пишет их аккуратно каждый год. Он перечитывает ее письма и, чтобы сделать наслаждение постоянным и длительным, читает по одному письму и именно в то число, когда оно было написано. Он преклоняется перед креслом, на котором обыкновенно сидела Клотильда, хранит как религиозные реликвии цветы, присланные ею; наконец, начинает прямо молиться на нее. Клотильда превращается в настоящую святую, в его ангела-хранителя.

«Единственно тебе, моя святая Клотильда, – читаем в ежедневных молитвах, составленных философом, – я обязан тем, что не умру, не испытав должным образом возвышенных чувств, свойственных человеческой природе». «Благородная и любящая покровительница, – читаем в другом молении, – твое непреходящее восхитительное влияние коренным образом улучшило всю мою нравственную и даже физическую природу. В особенности я благодарен тебе за то, что ты вдохнула в меня чистое чувство, истинного смысла которого я не понимал до тебя и которое, я надеюсь, будет поддерживаться и далее, благодаря естественной устойчивости твоего свободного влияния. Твое ангельское вдохновение будет все больше и больше овладевать мною и направлять мою дальнейшую жизнь, как общественную, так и частную, совершенствуя мои чувства, расширяя мысли и облагораживая поведение… Мертвая, как и живая, ты, моя святая Люция (героиня повести, написанной Клотильдой), навсегда должна остаться истинным центром моей второй жизни, которою я тебе главным образом обязан…»

В завещании Конт просит положить тело его, когда он умрет, в один гроб с Клотильдой, а если это окажется невозможным, то, по крайней мере, схоронить их в одной общей могиле, перед которой в свое время «преклонится с признательностью коллективное знамя возрожденного Запада».