Михаил Энгельгардт - Жорж Кювье. Его жизнь и научная деятельность

Отсюда ведет начало его знакомство с Бонапартом, который незадолго перед тем был избран – или, если хотите, избрал себя – президентом академии.

В его присутствии Кювье читал Eloge Добантона; ясность, сжатость и простой язык этой речи произвели хорошее впечатление на первого консула. В то время напыщенность, аффектация, риторика – словом, высокий стиль – считались необходимою принадлежностью речей, тем более торжественных, и человеческий язык Кювье так резко отличался от обычной манеры его коллег, что вызвал у известного остряка того времени, Дюпона Немура, замечание: «Наконец-то у нас есть секретарь, который умеет читать и писать».

Через два года после этого Кювье был назначен одним из шести инспекторов, которым было поручено устройство лицеев в провинциальных городах Франции. Ему выпало организовать лицеи в Марселе и Бордо.

С этого начинается его административная карьера. Но прежде чем излагать ее историю, скажем несколько слов о ее общем характере.

Как мы уже видели, Кювье еще в письмах к Пфаффу является убежденным консерватором. Нет основания подозревать его в неискренности. В то время Кювье был беден и унижен, уши его еще не были заткнуты богатыми окладами, глаза не были завешаны орденами и дипломами, – словом, его положение скорее могло бы развить в нем недоброжелательство к сильным мира и установившемуся порядку. Но ужасы революции навсегда оттолкнули его от. насильственных переворотов. «Страшное время, когда убийство приняло имя правосудия» (Eloge de Cels, 1806), «Ужасный меч, занесенный над всем, что только выдавалось из общего уровня» (Eloge de M. Adanson, 1807), «Бедствия, которым история не знает равного примера» (Eloge de Cels), «Гибельная эпоха, когда всякая личная заслуга, всякая независимость были ненавистны правительству, когда можно было хвалить только угнетателей родины и их презренных сателлитов» (Eloge de Bonnet) – вот отзывы о революции, которые мы то и дело встречаем в его Eloges (1800—1832).

Естественное отвращение к убийству и беспорядку, разумеется, могло только усилиться при виде преследований, которым подвергались в эпоху террора славнейшие представители науки и литературы. Гибель Лавуазье и Кондорсе, гонение на академиков и подобные факты должны были возмущать Кювье, видевшего в науке главный и единственный фактор прогресса.

Конечно, он не мог не видеть другую, освободительную сторону революции – в тех же Eloges мы находим такие, например, выражения: «Когда революция разрушила оковы феодализма, связывавшие прогресс…», – но хорошая сторона в его глазах перевешивалась дурною.

Дурное правительство, суровые законы – это еще полбеды. Но дикие, зверские инстинкты людей, сдавленные железной лапой государства, – вот источник зол и опасностей, в сравнении с которыми все несправедливости существующего порядка – ничто. Беда, если эти инстинкты прорвутся наружу и разбушуются!

И потому следует поддерживать всякое правительство, смягчая по возможности его крайности, но помня, что какой угодно порядок все же лучше революции.

Вот сущность воззрений Кювье, определявшая его отношения к Наполеону, реставрации и, наконец, июльской монархии.

Но где же лекарство против зол, отягчающих человечество? Где сила, которая выведет людей в обетованную землю?

Эту силу он видел в науке.

«Давайте школы прежде, чем давать политические права; объясняйте гражданам, какие обязанности налагает на них общество; растолкуйте им, что такое политические права, прежде чем дать их. Тогда все улучшения будут достигаться без потрясений; каждая новая идея, брошенная в плодоносную почву, успеет дать росток, развиться и созреть, не причиняя судорог общественному организму».

«Нужны целые века, чтобы учреждения принесли свои плоды; пример – христианство, действие которого еще далеко не закончилось, несмотря на 18 веков его существования».

Прогресс человечества пропорционален успехам знания – вот основная мысль «Réflexions sur la marche actuelle des sciences» [21], напечатанных в виде предисловия к «Recueil des éloges» [22]. Наука для общества – то же, что душа для тела: если она отлетает, общество разлагается и гибнет.

«Брошенный слабым и нагим на поверхность земного шара, человек, казалось, был создан для неизбежной гибели; беды осаждали его со всех сторон; средства против них были от него скрыты, но ему был дарован гений для того, чтобы открыть их. Таким образом создалась наука, и это драгоценное наследие, постоянно возраставшее, передавалось из Халдеи в Египет, из Египта – в Грецию, скрывалось в эпохи мрака и бедствий, появлялось на свет Божий в более счастливые времена и всюду вело к благоденствию и могуществу; нации, сохранившие его, стали владычицами мира; пренебрегшие им – впали в ничтожество и тьму».

Итак, порядок, какой бы он ни был, и медленное действие науки – вот основные принципы воззрений Кювье.

Но если мы не можем сомневаться в искренности противника переворотов и сторонника мирного развития, то все же должны признать, что в личных отношениях к правительству он мог бы сохранить более независимости.

Но предоставим слово самому Кювье.

Вот как он характеризует владычество Наполеона в 1806 году:

«Когда вереница событий, почти чудесных, вывела Францию из пучины бедствий, которым нет равного примера в истории, на неожиданную степень величия и могущества, быть может еще более беспримерных…» etc.

А вот его отзыв о том же Наполеоне вскоре после заточения последнего на Св. Елену, в 1816 году: «Наши плательщики податей были бы и богаче, и счастливее, если бы на подобные завоевания (то есть научные и промышленные) употреблялась хоть одна тысячная доля того, что у них было вырвано, дабы опустошить пол-Европы и поселить в ней ненависть к нам».

Этот напутственный молебен человеку, которого Кювье прославлял в эпоху его могущества, производит тем более неприятное впечатление, что в то время с особенным остервенением топтали в грязь память Наполеона.

При Наполеоне I государственная деятельность Кювье вращалась исключительно в сфере народного образования. Мы уже упомянули, что в 1802 году он организовал лицеи в Марселе и Бордо.

В 1808 году Наполеон учредил новое учебное заведение – Université Impériale. При этом была разыграна маленькая комедия в Государственном совете, а именно: произносились речи за и против императорского проекта. Нападал Реньо де Сен-Жан д'Анжели, защищал Кювье. Речь последнего очень понравилась императору, и с этих пор он оказывает Кювье особенное внимание. В новом учебном заведении Кювье был назначен членом верховного совета. Обязанности, соединявшиеся с этим званием, были довольно хлопотливы, так как, кроме ежедневной работы по ведению университетских дел, Кювье приходилось составлять объяснительные записки и доклады министрам, а иногда и защищать университет от разных нападений. Так, уже много позднее – в эпоху реставрации – хотели ввести в университет иезуитов, и только благодаря упорному сопротивлению Кювье эта мера не была приведена в исполнение.