Яков Абрамов - Майкл Фарадей. Его жизнь и научная деятельность

Должность, которую занял Фарадей в Королевском институте, только немногим возвышалась над должностью служителя, моющего лабораторную посуду, каковую хотел предложить ему мистер Пипис. Он обязан был наблюдать за порядком в лаборатории, подавать Дэви все необходимые ему при опытах предметы, доставлять в аудиторию для публичных чтений все необходимые вещества и снаряды и затем снова водворять их на свое место. Вознаграждение по должности ассистента было очень скромное – около 30 рублей в месяц и квартира в здании института, состоявшая из двух комнат. Для Фарадея при его скромном образе жизни этого вознаграждения было, однако, вполне достаточно. Да нет сомнения, что он принял бы предложенную должность, если бы она была соединена и с гораздо меньшим вознаграждением, так как для него самым важным было то, что эта должность давала ему возможность проникнуть в самые недра святилища науки и принять пусть самое скромное участие в происходящих там священнодействиях.

Благодаря покровительству Дэви, директора химической лаборатории, Фарадей, помимо исполнения своих обязанностей, получил возможность начать занятия и чисто научного свойства. В первый же день своей службы он писал одному из друзей с величайшим восторгом о том, что он занимался в этот день извлечением сахара из красной репы и приготовлением сероуглерода. В следующие дни Фарадей с разрешения Дэви стал продолжать начатые последним опыты с соединением хлора и азота (опыты, которые Дэви оставил ввиду их опасности). Фарадей не боялся подвергнуться и опасности ради науки и довел опыты до конца, несмотря на то, что во время производства их произошло четыре сильных взрыва. При одном из взрывов серьезно ранило пальцы одной руки Фарадея, а глаза и вообще лицо его уцелели только благодаря тому, что он работал в стеклянной маске, в которую с силой врезались осколки стеклянной трубки.

Вместе с тем Фарадей широко воспользовался представившейся ему теперь возможностью слушать чтения, произносившиеся в Королевском институте как для публики, так и для членов этого учреждения, и буквально не пропускал ни одного чтения. Имея возможность теперь ближе ознакомиться с учеными, произносившими чтения, Фарадей начинал относиться к ним далеко не с прежним благоговением и даже решался критиковать их в письмах к друзьям. Но при этом скромность Фарадея заставляет его самого поставить вопрос: имеет ли он, “человек совершенно не способный к такому делу и вовсе не обладающий необходимыми для того данными, право порицать или хвалить других, одобрять одно или хулить другое, руководясь при этом своим личным взглядом, неосновательность которого он сам хорошо сознает”? На этот вопрос он отвечал следующим оригинальным образом: “При ближайшем рассмотрении поступок этот не кажется мне таким непростительным. Если я теперь не способен на это дело, то могу еще научиться; наблюдая над другими, мы сами легче научаемся. Если мы ничего не обсуждаем, мы никогда не научимся судить верно; гораздо лучше пользоваться своими умственными силами, чем зарывать эти способности, оставляя за собою печальную пустоту”. Слушая лекции тогдашних знаменитостей, Фарадей наблюдал различные привычки, странности, достоинства и недостатки, по мере того как они обнаруживаются во время чтения. “Я не оставлял, – пишет он, – без внимания свойства личностей и, когда чувствовал себя удовлетворенным, старался найти причину, вызвавшую во мне это чувство. Потом я наблюдал впечатление, производимое на слушателей лекциями, и старался объяснить себе, почему эти лекции иногда нравились, а иногда не нравились”. Подобные наблюдения и такое критическое отношение помогли Фарадею выработать для самого себя надлежащие приемы произнесения лекций, и он впоследствии славился как весьма искусный лектор.

Осенью того же 1813 года, в начале которого Фарадей поступил в Королевский институт, Дэви предложил ему сопровождать его в путешествии по разным странам Европы в качестве “помощника натуралиста”. Фарадей принял это предложение. Путешествие продолжалось до весны 1815 года. Для Фарадея путешествие это было не из приятных. Прожив до тех пор безвыездно в Лондоне, привыкнув видеть своих родных и знакомых ежедневно, он страшно тосковал в разлуке с ними. Вот в каких выражениях, достойных этого великого человека, писал он из путешествия о своих чувствах к родным: “Всякую свободную минуту я думаю о своих. Мои воспоминания об оставшихся дома составляют успокоительный и освежающий бальзам для моего сердца, и я не чувствую ни болезни, ни холода, ни усталости. Пусть люди, думающие иначе, считают эти чувства бесполезными, пустыми и жалкими; я не завидую их утонченным и неестественным чувствам. Они, свободные от этих оков и уз сердечных, могут смотреть на мир и смеяться над людьми более естественными и потому преданными еще этим чувствам. Что касается меня, то я назло современному воспитанию дорожу ими как лучшим украшением человеческой жизни”.

Было еще одно обстоятельство, которое делало путешествие очень неприятным для Фарадея, – это отношение к нему Дэви и в особенности его жены. Зная еще так недавно Фарадея учеником переплетного мастера, чета Дэви полагала, что с ним можно не церемониться, и, несмотря на то, что он принял участие в путешествии в качестве помощника Дэви по научным исследованиям, обратила его во что-то вроде камердинера и дворецкого. Дэви так же, как и Фарадей происходил из рабочего класса, но в 1812 году, то есть за год до путешествия, был пожалован английским королем в баронеты, и это обстоятельство сделало его и его жену высокомерными и способными пренебрежительно третировать “ассистента из переплетчиков”. Фарадею приходилось на каждом шагу отстаивать свое достоинство, что, конечно, не могло увеличить приятности путешествия. История эта настолько характерна и так живо рисует тяжелое и зависимое положение будущего великого ученого, составляющего ныне гордость родной страны, в начале его будущей карьеры, а вместе с тем так наглядно обрисовывает личность Фарадея, скромного, но исполненного благородной гордости, что мы приведем здесь отрывок из одного его письма, относящегося к тому времени.

“За несколько дней до нашего отъезда из Англии, – писал Фарадей в начале 1815 года, – камердинер сэра Дэви отказался ехать с ним, и в короткий промежуток времени мы не могли нанять другого слугу. Сэр Дэви сказал мне, что он наймет другого человека по приезде в Париж, но до того времени просит меня, хотя это ему очень неприятно, делать для него самое необходимое. Я согласился, но не без ропота. Однако ни в Париже, ни в Лионе, ни в Монпелье Дэви не мог найти себе слугу, точно так же как и в Генуе, Флоренции, Риме и остальной Италии. Наконец я подумал, что сэр Дэви вовсе не желает никого нанимать, и теперь мы находимся в таком же положении, в каком были, уезжая из Англии. Естественно, это сопряжено с лишними обязанностями, относительно которых мы не заключали никаких условий; обязанности эти неизбежны, если я желаю остаться при сэре Дэви. Правда, их немного; Дэви с детства привык сам себе прислуживать, что делает и теперь, поэтому на долю слуги остается мало работы; кроме того, зная, что прислуживанье доставляет мне неприятность, и не считая его для меня обязательным, Дэви по возможности старается устранять все для меня стеснительное. Не такова леди Дэви. Она любит показать свою власть и старалась вначале как можно более унизить меня. Это послужило причиной несогласий между нами, причем я нередко одерживал верх. Частые повторения несогласий сделали меня равнодушным к ним, а с другой стороны научили ее более деликатному обращению”.