М. Сабинина - Дэвид Юм. Его жизнь и философская деятельность

Далее Юм говорит, что ему предназначено жить, говорить, действовать, подобно другим людям; но что если он и должен быть таким же безумцем, каковы те, кто о чем-либо размышляет или чему-либо верит, то по крайней мере его безумства будут приятны и естественны. “С сожалением думаю я о том,– продолжает Юм, – что одно мне нравится, а другое – нет; что одну вещь я нахожу прекрасной, а другую безобразной; что я произношу свои решения над истинным и ложным,– все это без знания тех принципов, от которых отправляюсь”. В заключение Юм прибавляет: “Истинный скептик так же недоверчиво относится к своим сомнениям, как и к философским убеждениям”.

Приведенные слова Юма красноречивее всяких объяснений говорят о том, что и у этого философа-скептика, несмотря на всю его рассудительность, на силу его критического отношения к человеческим способностям, несмотря, наконец, на стремление указать мысли те пределы, преступать которые она не может, если не хочет витать в сфере бездоказательных выдумок, все же является порыв узнать непостижимое, не поддающееся никакому опыту, не проявляющееся никакими впечатлениями и составляющее то загадочное “начало всех действий”, к познанию которого стремятся мыслители всех эпох и направлений. Тщетность и невыполнимость этих желаний ясны для Юма как нельзя более, и вследствие этой неудовлетворенности спокойствие, бесстрастность и беспристрастие покидают рассудительного философа, по временам думающего, что лучше вовсе не рассуждать, если не знаешь тех принципов, от которых приходится отправляться. Такие тяжелые минуты, такое подавленное состояние духа переживал этот мыслитель, которого принято считать холодным скептиком, почти нигилистом, отрицавшим все ради самого наслаждения разрушать и уничтожать. Скептицизм Юма несомненен, но не следует забывать, что если его философия и была составлена главным образом из отрицаний, то это были отрицания не только последовательные, но и плодотворные: у таких оппонентов Юма, каким был, например, Кант, они вызвали великие догматические утверждения. Вот почему на философию Юма нельзя смотреть лишь как на любопытное явление в истории человеческой мысли; его доктрина представляет собою один из тех решительных моментов, один из тех кризисов, которые переживаются мыслью на пути ее эволюции. Можно себе представить, как тяжела была работа, выпавшая на долю того мыслителя, который был выразителем этого кризиса и охарактеризовал его своим методом и направлением. Но Юм был не из тех, что отступают перед трудностями и неприятностями; он поставил своей задачей контролировать мысль, постоянно обсуждать ее и доказывать, чтобы этим путем прийти к знанию. Хотя Юм и сознается, что этого рода исследования очень трудны и утомительны, но прибавляет, что есть такие натуры, которые обладают достаточно сильным умом, чтобы вынести то, что было бы непосильной тяжестью для большинства людей. С какой же целью, однако, несут они эти труды? Юм отвечает на это так: “Мрак противен уму не меньше, чем зрению; ничто не может доставить нам такого наслаждения, как возможность превратить мрак в свет, каких бы трудов это ни стоило”.

Автор приведенных слов был именно той сильной натурой, которая способна вынести неимоверные труды, лишь бы идти все вперед, лишь бы овладевать знанием, превращая мрак в свет. Эту-то бескорыстную любовь к истине, к свету правды и имели мы в виду, когда во введении сравнивали Юма с древними скептиками, оттеняя большее философское значение первого.

Обратимся теперь к этической стороне учения Юма, которое содержится отчасти в третьей книге его “Трактата”, но главным образом в “Исследовании принципов нравственности”, по мнению Юма, лучшем из всех его сочинений. Интересно, что в сфере нравственности Юм все основывает на чувстве. Разум, мышление сами по себе не могут быть источниками поступков; они лишь дают нам суждение об истинном и ложном, лишь научают нас тому, вредны или полезны наши поступки; сами же деяния людей вызываются чувствами удовольствия и неудовольствия. На вопрос: почему те или другие поступки нравятся?– Юм отвечает, что они нравятся нам, потому что полезны, и притом полезны не только нам лично, но человечеству в широком смысле; другими словами, нравятся те поступки, которые ведут к общему благосостоянию. С этой утилитарной точки зрения продолжает Юм трактовать нравственность, рассматривая и обсуждая человеческое поведение путем того же холодного анализа, с которым он приступал к вопросам о происхождении познания или о наших отношениях к внешнему миру; можно сказать, что для Юма этика была своего рода естественной историей. Добродетель в глазах Юма ценна лишь постольку, поскольку она способствует счастью людей, да и вообще “во всех определениях нравственности главным образом следует иметь в виду общественную пользу”. Далее, в главе “О справедливости” Юм опять-таки утверждает, что “общественная польза есть единственный источник справедливости”. Он предполагает такое положение вещей, при котором каждый без всякого труда получал бы то, чего он желал или в чем нуждался. Тогда у людей не будет никакого чувства собственности, не будет ни моего, ни твоего, а “справедливость окажется пустой церемонией и не будет занимать места в списке добродетелей”. Следовательно, справедливость есть, так сказать, искусственное произведение, в котором, при известном положении вещей, нет никакой нужды. Но должно же быть какое-либо естественное чувство, заставляющее нас предпочитать полезные стремления вредным. Такое чувство есть симпатия, то есть любовь к ближним; она внушает нам радость при виде счастия людей и горе при виде их страданий. Симпатия порождает бескорыстное одобрение того, что содействует не нашему, а чужому благу, и – неодобрение противоположного. Вот почему невозможно один только эгоизм сделать принципом нравственного. Надо прибавить, впрочем, что значение Юма как моралиста далеко не равняется его значению как исследователя в области мысли. Размышления его о страстях и о нравственности представляют собою довольно поверхностный эскиз, в котором больше, чем где-либо чувствуется недостаточность познаний Юма в области психологии.

Громадную услугу оказал Юм политической экономии, впервые возбудив интерес к ее вопросам и попытавшись разрешить их. Его “Политические речи” считаются колыбелью политической экономии, и недаром: Адам Смит заимствовал из них многое для своего знаменитого сочинения “Богатство народов”. В своих политико-экономических рассуждениях Юм часто опирался на опыт, вынесенный им из его практики в качестве администратора и государственного человека, что, конечно, только увеличивает значение его писательских трудов.