Берта Порозовская - Александр Меншиков. Его жизнь и государственная деятельность

1710-й год. – Встреча у Красного кабачка. – Внутренняя и внешняя перемена в Меншикове. – Его образ жизни. – Возобновление военных действий. – Темные стороны в характере Меншикова. – Злоупотребления князя. – Первые разоблачения. – Курбатово-Соловьевское дело. – Первая царская немилость. – Новый фавор. – Столкновение с сенатом. – Следственные комиссии над Меншиковым и их результаты. – Причины снисходительности Петра. – Общий уровень нравственности в Петровскую эпоху

1710 год был, по всей вероятности, самым счастливым в жизни Меншикова. По крайней мере, его значение при Петре достигло в этом году своего апогея. Могущество шведов было сломлено, война не требовала уже прежнего страшного напряжения всех сил, Петр мог дать себе некоторый отдых и с чувством полного удовлетворения оглянуться на пройденный путь. И вот, на каком бы моменте этого славного прошлого он ни остановился мысленно, повсюду встречал он своего Данилыча, на каждом шагу вспоминалась его верная служба, его дельные советы, его храбрость и распорядительность. Неудивительно, таким образом, что весь этот год, наполненный почти непрерывными празднествами по случаю одержанных побед, представляет длинный ряд оваций по адресу князя, долженствовавших запечатлеть навсегда в памяти русских его заслуги как главного и достойнейшего из сподвижников победителя.

Отпраздновав Полтавскую победу триумфальным въездом в Москву и целым рядом торжеств, в которых Меншиков всегда являлся народу по правую руку царя (Петр без него не хотел даже вступать в Москву и с неделю дожидался его прибытия в подмосковном селе Коломенском), последний в конце февраля уехал в Петербург, чтобы порадоваться на быстрый рост своего “парадиза”. Меншикову пришлось еще отправиться к Риге, осада которой, порученная Шереметеву, подвигалась вперед очень вяло. Но с приездом князя работа закипела, и Меншиков, исполнив все, что ему было поручено, мог, наконец, вернуться в Петербург, который был и для него любимым детищем, и в преуспевании которого, как писал ему Петр, приглашая его поскорее приехать, он “добрым участником был и есть”.

“Приезд мой сюда зело счастлив, – писал князь жене, оставшейся в дороге, – ибо его величество с особливой склонной милостью принять меня изволили и зело из моего сюда приезду веселится. А сего числа дан мне ордер дацкий Слона; взавтре, понеже день рождения государе, по отправлении извычайного банкета, что будет в новом нашем доме на Васильевском острову, где не оставим и про ваше здоровье выпить...”

Недаром даже избалованный царскими милостями, привыкший к всеобщему раболепству Меншиков видит “особливую склонную милость” в устроенной ему царской встрече. Вот как описывает эту самую встречу датский посланник Юст Юль, участвовавший в ней вместе с послом польским.

“Я выехал рано утром (29 мая) верхом к Красному кабаку (в 17 верстах от Петербурга) навстречу князю Меншикову. Сам царь выехал к нему за три версты от города, несмотря на то, что недавно хворал и теперь еще не совсем оправился. Замечательно, что князь даже не слез с лошади, чтобы почтить своего государя встречею, а продолжал сидеть до тех пор, пока царь к нему не подошел и не поцеловал его. Множество русских офицеров и других служащих тоже выехали верхом встречать князя; все целовали у него руку, ибо в то время он был полубогом, и вся Россия должна была на него молиться. При его приближении к городу ему салютовали 55 выстрелами”.

У того же Юля мы находим еще много других интересных подробностей, свидетельствующих о том поклонении, которым был окружен в то время фаворит. Между прочим, Юль пишет:

“Меня крайне изумило, что Меншиков перед своим уходом поцеловал цариц и что молодые царевны (вероятно, вдова и дочери покойного царя Иоанна) устремились к нему первые, стараясь наперегонки поцеловать у него на прощание руку, которую он им и предоставил. Вот до чего возросло высокомерие этого человека!” – восклицает Юль, хотя по этому поводу можно было бы подивиться и раболепству тех, которые так унижались перед могущественным временщиком.

Итак, после пятилетнего отсутствия Меншиков вернулся в тот город, который возник на его глазах и при его содействии. Изменился Петербург, успевший за это время сильно вырасти и выйти из тесных пределов Петербургского острова, но еще более изменился и вырос его губернатор. Какая разница между Меншиковым, выехавшим пять лет тому назад из этого “парадиза” на болоте, и фельдмаршалом, светлейшим князем, вернувшимся назад во всем ореоле одержанных им побед? Все эти великие события, в которых он принимал столь непосредственное участие, все то, что он видел и слышал в чужом краю, дали необыкновенное развитие его редким способностям, сделали из него внутренне и наружно почти другого человека. Глядя на этого великолепного вельможу, с таким высокомерно-снисходительным видом принимавшего всеобщее поклонение, так просто и непринужденно, словно равный с равным, державшегося со своим государем, никто бы и не подумал, что он родился в низкой доле и еще так недавно исполнял обязанности лакея. Наружность князя сама по себе была очень внушительна. Высокий, худощавый, но стройного сложения, он обладал очень приятными чертами лица с необыкновенно живыми глазами, умно и проницательно глядевшими из-под густых бровей. Высокий лоб, которого не мог скрыть даже огромный парик по моде того времени, и выдающийся подбородок свидетельствовали о способностях и энергии. Пребывание за границей, сношения с польскими магнатами, частые встречи и беседы с коронованными особами, как Август или король Прусский, которых он запросто угощал в своей палатке, – все это не прошло бесследно для восприимчивого Меншикова и в отношении его внешних приемов. Никто из приближенных царя не усвоил в такой степени внешний лоск западной цивилизации, никто не походил в такой степени на европейца, как этот бывший уличный торговец. Надменный и заносчивый с теми, которые не хотели смириться перед ним, он умел быть любезным и приветливым с низшими, с людьми, охотно признававшими его первенство. Иностранцы, постоянно жалующиеся на грубость и высокомерное обращение с ними русских вельмож, с большой похвалой отзываются о вежливости и предупредительности князя, и особенно о его опрятности – качество, очень редкое тогда между русскими. И дом у него поставлен на более европейскую ногу, чем у других вельмож, у которых, несмотря на новые, заимствованные с Запада, кафтаны и парики, остались прежние грубые вкусы и забавы. У него не только роскошная, но и изящная обстановка, прекрасный стол. Недаром, когда нужно принять иностранца, угостить его на славу, блеснуть пред ним умением, жить, Петр поручает это своему неоценимому Данилычу.