Александр Трачевский - Наполеон I. Его жизнь и государственная деятельность

После журналистики, театр наиболее интересовал императора. Комедии совсем прекратились; из трагедий давались только риторические, с намеками на “спасителя нации”. Точно так же император преследовал самобытных художников и выдвигал льстивых лжеклассиков. Он делал угодливых писателей академиками, кавалерами Почетного Легиона и даже маршалами; он давал им награды из “контрибуций” с газет. А с непокорными поступали, как с госпожой Сталь. Она вернулась было в Париж для печатания своего романа, но Фуше велел ей убираться в двадцать четыре часа,и она уже не возвращалась в отечество до падения Наполеона.

В обществе развивался тип, зародившийся при консульстве. Император запечатлел его восстановлением знати (noblesse) с ее старыми титулами и правом первородства (1808 год). Он одарял эмигрантов имуществами, завел для их сынков корпуса и “почетную гвардию”. Впрочем, Наполеон велел их богатым невестам выходить замуж за своих генералов-выскочек; и вообще он давал титулы больше за заслуги, чем по рождению. Такими мерами он достиг окончательной прививки “сервилизма” французам. Новая знать, не понимавшая даже сословной чести, доходила до того, что называла императора “его преосвященнейшим величеством” и “избранником Божиим”. Когда победитель Европы возвратился из Тильзита, Сенат сказал ему: “Ваша слава слишком велика. Чтобы измерить эту бесконечную высоту, надо стать на расстояние потомства”. Судьи воскликнули: “Наполеон выше человеческой истории; он выше благоговения!” А сенский префект находил, что все это “выше нашего понимания; и нет другого средства выразить все это, кроме молчаливого изумления, налагаемого благоговением”.

И все это отражалось в литературе. То была слащавая и вылощенная, пустопорожняя и жеманная словесность “света”. Всюду слышались идиллические вздохи, виделись античные символы. Все “описывали” Меланхолию, Мореплавание, Смерть Авеля и тому подобное с прозрачными намеками на “него”. Так как приходилось избегать рассуждений, то писатели стали совершенствовать форму: империя содействовала развитию ясности, изящества, но также кокетливости и вычурности французской речи.

До сих пор мы не касались главного создания империи – “великой армии”. Описание ее послужит нам теперь переходом к чудесам военного поприща императора.

Тут Наполеон не щадил ничего. После Иены он начал брать рекрутов вперед; после Москвы явилась еще “национальная гвардия” – подростки, которых называли “Мариями-Луизами” за их детские личики; а после Лейпцига было объявлено поголовное ополчение. Так в пятнадцать лет завоеватель призвал под знамена более трех млн. французов да столько же иноземцев. Отсюда страшное дезертирство и ослушничество (уклонение от службы), а с 1808 года явное падение знаменитой дисциплины. Солдаты стали мародерствовать: они страдали воспалением кишок; их плохо кормили, ибо, по словам императора, “война должна питать войну”. И вооружение-то у них было плохое: старые кремневые ружья, пушки образца 1765 года, жалкие кони. Но это все-таки была “великая армия”. Она хранила дух военной чести, боготворила вождя и нередко рыцарски поступала с побежденными. Она отличалась самостоятельностью и подвижностью каждой своей части, пылом, сметливостью единиц, уменьем владеть оружием. Она знала один только крик – “вперед!”. Эти молодцы были достойны четырнадцати баснословных походов “гения битв”. Так как смерть, уносившая слабых, делала отличный отбор, то казалось, будто их не брали ни пули, ни болезни, хотя у многих от ран тело было, “как цедилка”.

Особенно блестяща была “синяя” императорская гвардия – сливки великой армии. После Эйлау она была доведена до ста тысяч. Затем лучшею пехотой были рослые гренадеры, которые оттенялись легкими, юркими вольтижерами. Еще живописнее и отважнее была кавалерия, которой почти не знали после Кромвеля и Фридриха II. В тяжелой кавалерии гордостью были “зеленые” конные егеря, в легкой – гусары в мундирах цвета райской птицы. Артиллерия мало изменилась по внешности, но Наполеон придал ей первоклассное значение. Он делал “пробоины” в рядах неприятеля, осыпая их с восьмидесяти шагов залпами из семидесяти – ста пятидесяти пушек.

Таковы были французы “великой армии”. Но она настолько же состояла еще из вспомогательных (вассалы) и иностранных (союзники) корпусов. Тут были лучшие военные силы всех народов, не исключая албанцев и татар. Эти полчища были достойны такой армии по своей отваге и усердию. Они отличались только от французов частью неповоротливостью, частью дикой стадностью. Их красой были полки поляков, бросившихся к Наполеону добровольцами в 1807 году: плохо обученные, не знавшие дисциплины, они блистали пылкой храбростью и изящною выправкой.

Наполеон не успел только устроить флот: он пользовался старьем да силами своих морских вассалов. Но он замышлял обогнать самих англичан: в один год была спущена на воду дюжина линейных кораблей и строилось еще с полсотни водяных великанов.

Солдатам великой армии соответствовали вожди. Правда, легенда придала им колоссальные размеры; исчезли чистые герои революции: Гош, Моро, Клебер, и Наполеону стали претить самостоятельные личности. Все они действовали изумительно под его личным руководством. Император умел и выбирать их, и ценить. Он рано отпускал их на покой и давал хорошие пенсии и места. Он не скупился для них на звание маршала, делал их даже “принцами”, графами и баронами, осыпал их сказочными даяниями (Бертье получал до полутора млн. франков в год). Паладины выходили по преимуществу снизу, из народа. Все они были воинами по призванию – выносливыми, исполнительными храбрецами. В этом смысле были хороши даже такие посредственности, как Бернадот, Ожеро, Жюно, Удино, Груши и др. А над ними возвышалась целая плеяда военных светил. Бертье был образцом начальника штаба; его помощник, Жомини – великим военным теоретиком. Из полководцев Сульт и Массена прославили бы эпоху, если бы подле них не было Наполеона. Немного ниже их стояли “Диоскуры великой армии” – Даву и Мармон. Затем следуют не особенно талантливые, но несравненные храбрецы – Ней, Ланн и Мюрат.

Но у этого блестящего сонма паладинов хромала нравственность – даже по сравнению с основной массой “великой армии”. Правда, и тут легенда преувеличила: нужно еще удивляться, сколько было отрадных исключений среди этих питомцев кровопролития и бурной эпохи. Нельзя не сочувствовать рыцарственности Мортье и Лористона, доброте Макдональда и Даву, честности республиканца Журдана, правдивости Бертрана, благородству Удино, великодушию к врагам Нея, бескорыстию Бессьера. И самым идеальным полководцем был талантливый пасынок императора, Евгений Богарнэ. Но вообще грехи паладинов равнялись их подвигам, и чем дальше, тем больше. Ими руководило алчное корыстолюбие: они даже хвастались своей ловкостью контрабандистов и беспощадностью разбойников. Бернадота и Ожеро даже солдаты называли “денежными телегами”, а Массена до того проворовался, что Наполеон отнял у него шесть млн. франков и уволил его в 1812 году. “Они не хотят больше драться! Я слишком обогатил их!” – восклицал император про своих маршалов. Наравне с алчностью этих выскочек обуревало поразительное честолюбие, доходившее до детского тщеславия, и хвастовство. В то же время эти поклонники успеха были холопами своего владыки. Оттого тут перед нами и ряд предателей и таких смешных завистников, как Бернадот, Ожеро, Мармон. Первыми изменили Наполеону его Вениамины: Бертье, Даву, Мюрат, Сульт, Удино, Ней, Мортье.