Африкан Богаевский - Ледяной поход. Воспоминания 1918 г.

На вершине невысокого кургана с отличным обстрелом стоял почти открыто наш пулемет. Около него лежал молодой офицер (прапорщик Зайцев, прекрасный офицер, скоро убитый) и как виртуоз разыгрывал страшную симфонию на своем смертоносном инструменте. Выпуская одну ленту за другой, он, видимо, прямо наслаждался своей меткой стрельбой… И действительно, она была великолепна. Вот выезжает у фермы красная батарея на позицию. Ленту – по ней. Падают несколько солдат, ранены две лошади, и «товарищи» сломя голову удирают к пушкам за рощу. Навстречу им показались какие-то повозки – не то обоз, не то зарядные ящики. Снова лента – и, переворачиваясь на поворотах, исчезает и этот обоз… То же случилось и с группой всадников, по-видимому, начальством, выехавшим на возвышенность у фермы. Пол-ленты – и «главковерхи» разлетелись стремительно в разные стороны.

Тут же на холме находились и оба командира полков с своими адъютантами, и среди них молоденькая сестра милосердия в черной косынке – Вавочка, которая, сидя спиной к противнику, старательно набивала пулеметную ленту патронами и весело болтала с окружающими.

– Это что такое, Вавочка, зачем вы здесь? – строго спросил я ее, меньше всего ожидая встретить молодую девушку в таком опасном месте.

– Ваше превосходительство, позвольте мне остаться: здесь так весело, – отвечала она, умоляюще сложив маленькие ручки, и, улыбаясь, ждала ответа.

Я позволил до своего ухода.

Вавочка, падчерица донского полковника К. М. Грекова, – любимица всей Добровольческой армии. Веселая, всегда жизнерадостная, цветущая чистой нетронутой юностью, она не состояла ни при одном лазарете, а появлялась всюду, где нужна была помощь раненым, которым отдавала все свои молодые силы и часто все из своей одежды, что можно было разорвать на бинты. Жила она, как птица небесная, при какой части придется, везде была желанной гостьей. И несмотря на свою молодость и окружающую обстановку, Вавочка сумела так себя поставить, что в ее присутствии никто не позволял себе брани, нескромной шутки или пошлого ухаживания. Ее нравственная чистота, веселость и сердечная доброта вызывала общие симпатии, как к милому шаловливому ребенку.

Часто заглядывала она и в мой штаб, всегда с веселой шуткой или какой-нибудь безобидной выходкой, иногда жила по несколько дней. Нередко являлась в мужской одежде, так как юбку и косынку успевала уже порвать на бинты. Тогда офицеры дарили ей юбку, купленную тут же у хозяйки; и для нее это был очень приятный подарок.

Однако наш пулеметчик, видимо, уже очень обозлил «товарищей». Гранаты стали падать у кургана все чаще и чаще. Одна из них взрыла огромный черный фонтан земли перед самым пулеметом, засыпав ее комьями всех нас. Вавочка встряхнулась, как утка, и продолжала весело болтать, набивая ленту.

Пора было уходить. Красный пушкарь, видимо, уже пристрелялся, и следующая очередь будет «в точку»…

Забрав Вавочку и лишних офицеров, я ушел с холма. И вовремя. Вскоре град снарядов снова осыпал курган, и один из них упал на то место, где мы только что лежали. Пулеметчик остался невредим, но должен был переменить позицию. Вавочке я запретил появляться в боевой линии. Но она меня не послушалась. Через день ее принесли мертвой с боевого участка партизан.

Ее нашли вместе с убитой подругой в поле за цепями с несколькими шрапнельными пулями в груди и маленькой куколкой, зажатой в застывших руках, – шутливым подарком одного из офицеров. Я видел ее лежащей на телеге у штаба Корнилова перед отправлением в станицу Елизаветинскую, где ее похоронили вместе с подругой у церкви. Скорбно были сжаты красивые губки, умевшие так весело смеяться в минуты смертельной опасности. Суров был облик милого лица.

К Богу отлетела чистая душа, никому в своей коротенькой жизни не сделавшая зла…

В Добровольческой армии было около двух десятков женщин и девушек. Некоторые из них несли службу в строю, как рядовые, остальные – как сестры милосердия. И те и другие оставили у нас прекрасную по себе память. Многие из них погибли во время похода, живые разбрелись по свету. В своем рассказе мне еще придется говорить о некоторых из них.

Сравнительная легкость, с какой моей бригаде удалось разбить и отбросить большевиков, наступавших 27 марта от Екатеринодара, дала Корнилову уверенность в том, что нужно использовать момент, когда красные еще не успели опомниться и подвезти подкреплений. Доходили также до нас слухи о том, что они в панике уже эвакуируют Екатеринодар. Ночью я получил приказ: вместе с конницей генерала Эрдели атаковать и взять кубанскую столицу. Утром 28 марта я перешел в наступление. Генерал Казанович с Партизанским полком получил приказание атаковать город с западной стороны, полковник Неженцев с корниловцами – Черноморский вокзал. Генерал Эрдели должен был обойти город со стороны предместья – Сады – и атаковать его с севера.

Окрестности Екатеринодара представляют собой открытые, слегка всхолмленные поля, с массой разбросанных по ним маленьких хуторков, в эту пору года необитаемых. С началом полевых работ многие хозяева участков переезжают на них, как на дачу, и живут там все лето.

Сельскохозяйственная ферма и ближайшие к ней хутора были прочно заняты красными… Генерал Казанович повел на них решительную атаку и к полудню выбил их, заняв ферму и продвинувшись вперед к окраине Екатеринодара.

После полудня я со штабом въехал на ферму. Она представляла собой узкий и длинный участок земли вдоль обрывистого берега реки Кубани, покрытый в западной и северной части небольшой хвойной рощей, а на остальном пространстве редкими старыми деревьями и кустами. Ближе к восточному краю стоял одноэтажный дом заведующего фермой и рядом небольшой сарай.

Едва мы успели слезть с коней и подойти к дому, как в группе наших лошадей, стоявших под деревьями, что-то щелкнуло, точно пуля в дерево. Я оглянулся назад и с ужасом увидел, как мой прекрасный вороной конь, удивительно милое, ласковое животное, вдруг покрылся густыми клочьями пены и, низко опустив голову, стал дрожать, как осиновый лист. Не успели его осмотреть, расседлать, как он упал и стал биться в предсмертных судорогах. Пуля попала ему в пах. Револьверный выстрел кончил мучения моего бедного боевого друга…

Вскоре приехал Корнилов со своим штабом и разместился в доме, в котором было шесть небольших комнат, разделенных широким коридором; одну из них – угловую, ближе к фронту – занял Корнилов, в другой, рядом, устроена перевязочная; в третьей помещался телефон. Остальные комнаты были заняты чинами штаба.