Лев Троцкий - Сталин. Том I

Мелкая и кропотливая – по масштабам, смелая – по размаху мысли, работа Ленина в годы реакции навсегда останется великой школой революционного воспитания. «Мы научились во время революции, – писал Ленин в июле 1909 г., – „говорить по-французски“, т. е… поднимать энергию и размах непосредственной массовой борьбы. Мы должны теперь, во время застоя, реакции, распада, научиться „говорить по-немецки“, т. е. действовать медленно… завоевывая вершок за вершком». Вождь меньшевиков Мартов писал в 1911 г.: «То, что 2–3 года назад деятелями открытого движения (т. е. ликвидаторами) признавалось лишь принципиально – необходимость строить партию „по-немецки“… теперь повсюду признается как задача, к практическому решению которой можно уже приступать». Хотя оба, и Ленин, и Мартов как будто заговорили «по-немецки», но на самом деле они говорили на разных языках. Для Мартова говорить «по-немецки» значило приспособляться к русскому полуабсолютизму в надежде постепенно «европеизировать» его. Для Ленина то же выражение означало: при помощи нелегальной партии использовать скудные легальные возможности для подготовки революции. Как показало дальнейшее оппортунистическое вырождение германской социал-демократии, меньшевики вернее отражали дух «немецкого языка» в политике. Но Ленин неизмеримо правильнее понимал объективный ход развития России, как и самой Германии: эпохе мирных реформ шла на смену эпоха катастроф.

Что касается Кобы, то он не знал ни французского, ни немецкого языка. Но все свойства его натуры толкали его на сторону ленинского решения. Коба не гонялся за открытой ареной, как ораторы и журналисты меньшевизма, ибо на открытой арене обнаруживались больше его слабые, чем сильные стороны. Но в условиях контрреволюционного режима этот аппарат мог быть только нелегальным. Если Кобе не хватало исторического кругозора, зато он в избытке был наделен упорством. В годы реакции он принадлежал не к тем десяткам тысяч, которые покидали партию, а к тем немногим сотням, которые, несмотря ни на что, сохраняли верность ей.

Вскоре после Лондонского съезда молодой Зиновьев, выбранный в ЦК, превратился в эмигранта, как и Каменев, включенный в Большевистский центр. Коба оставался в России. Впоследствии он вменял себе это в исключительную заслугу. В действительности, дело обстояло иначе. Выбор места и характера работы только в небольшой мере зависел от заинтересованного. Если б ЦК видел в Кобе молодого теоретика или публициста, способного за границей подняться на более высокую ступень, его несомненно оставили бы в эмиграции и у него не было бы ни возможности, ни желания отказаться. Но никто не звал его за границу. С тех пор, как на верхах партии вообще узнали о нем, его рассматривали как «практика», т. е. рядового революционера, пригодного преимущественно для местной организационной работы. Да и самого Кобу, смерившего свои силы на съездах в Таммерфорсе, Стокгольме и Лондоне, вряд ли тянуло в эмиграцию, где он был бы обречен на третьи роли. Позже, после смерти Ленина, нужда была превращена в добродетель, и самое слово «эмигрант» стало в устах новой бюрократии звучать почти так же, как звучало некогда в устах консерваторов царской эпохи.

Ленин ушел в новое изгнанье, по собственным словам, точно ложился в гроб. «Мы здесь страшно оторваны теперь… – писал он из Парижа осенью 1909 г. – Годы действительно адски трудные…» В русской буржуазной печати стали появляться уничижительные статьи об эмиграции, в которой как бы воплощалась разбитая и отвергнутая образованным обществом революция. В 1912 г. Ленин ответил на эти пасквили в петербургской газете большевиков: «Да, много тяжелого в эмигрантской среде… В этой среде больше нужды и нищеты, чем в другой. В ней особенно велик процент самоубийств…» Однако «в ней и только в ней ставились в годы безвременья и затишья важнейшие принципиальные вопросы всей русской демократии». В тягостных и изнуряющих боях эмигрантских групп подготовлялись руководящие идеи революции 1917 г. В этой работе Коба не принимал никакого участия.

С осени 1907 г. до марта 1908 г. Коба ведет революционную работу в Баку. Установить дату его переселения сюда невозможно. Весьма вероятно, что он выехал из Тифлиса в тот момент, когда Камо заряжал последнюю бомбу: осторожность входила в мужество Кобы преобладающей чертой. Разноплеменный Баку, насчитывавший уже в начале столетия свыше 100 тысяч жителей, продолжал быстро расти, всасывая в нефтяную промышленность массы азербайджанских татар. На революционное движение 1905 г. царские власти не без успеха ответили натравливанием татар на более передовых армян. Однако революция захватила и отсталых азербайджанцев. С запозданием по отношению ко всей стране они массами участвуют в стачках 1907 г.

Коба провел в Черном городе около восьми месяцев, из которых нужно вычесть время на поездку в Берлин. «Под руководством тов. Сталина, – пишет малоизобретательный Берия, – выросла, укрепилась и закалилась в борьбе с меньшевиками бакинская большевистская организация». Коба отправляется в те районы, где противники были особенно сильны. «Под руководством тов. Сталина большевики сломили влияние меньшевиков и эсеров» и т. д. Немногим больше мы узнаем от Аллилуева. Собирание большевистских сил после полицейского разгрома совершилось, по его словам, «под непосредственным руководством и при активном участии тов. Сталина… Его организаторские способности, подлинный революционный энтузиазм, неистощимая энергия, твердая воля и большевистское упорство…» и т. д. К сожалению, воспоминания тестя Сталина написаны в 1937 г. Формула: «под непосредственным руководством и при активном участии» безошибочно выдает мануфактуру Берия. Социалист-революционер Верещак, ведший тогда же работу в Баку и наблюдавший Кобу глазами противника, признает за ним исключительные организаторские способности, но совершенно отрицает личное влияние на рабочих. «Его внешность, – пишет он, – на свежего человека производила плохое впечатление. Коба и это учитывал. Он никогда не выступал открыто на массовых собраниях… Появление Кобы в том или ином рабочем районе всегда было законспирировано, и о нем можно было догадаться только по оживившейся работе большевиков». Это больше похоже на правду. С Верещаком мы еще встретимся.

Воспоминания большевиков, написанные до тоталитарной эры, отводят первое место в бакинской организации не Кобе, а Шаумяну и Джапаридзе, двум выдающимся революционерам, расстрелянным англичанами во время оккупации Закавказья 20 сентября 1918 г. «Из старых товарищей в Баку работали тогда, – пишет Каринян, биограф Шаумяна, – товарищи А. Енукидзе, Коба (Сталин), Тимофей (Спандарян), Алеша (Джапаридзе). Большевистская организация… имела широкую базу для работы в лице профессионального союза нефтепромышленных рабочих. Секретарем и фактическим организатором всей союзной работы был Алеша (Джапаридзе)». Енукидзе назван раньше Кобы, главная роль отведена Джапаридзе. И дальше: «Оба они (Шаумян и Джапаридзе) были любимейшими вождями бакинского пролетариата». Кариняну, писавшему в 1924 г., еще не приходит в голову причислить Кобу к «любимейшим вождям».