Сати Спивакова - Не всё

Теперь мы перезваниваемся. Мы с Володей действительно не можем забыть тот концерт. Все знают, что у Джесси Норман необыкновенно высокий гонорар. Но по сути: как и чем измеряется гениальная певица Джесси Норман и соразмерно ли вообще наслаждение от ее искусства с денежными знаками?

Володенька!

«Когда-нибудь я начну наконец писать о тебе!» Сколько раз я уже говорила это, сколько раз суета, неумение собраться, донести до бумаги все, что заполняет душу, мысли, быт, усталость и лень отдаляли меня от этой минуты. Записать, не откладывая.

Нет, потом, не сейчас.

А иногда, ты знаешь, я просто боюсь начать писать о тебе.

Боюсь, потому что мне кажется, если начну писать, задохнусь от слез, от слов, от нежности и вдруг покажется, что это — итог, что дальше — ничего.

Передо мною сейчас две фотографии: ты в день нашей свадьбы и ты — сегодня. Я помню и не помню, вернее, уже не знаю (и знала ли вообще?) тебя тогдашнего, а сегодня… С тех пор как твое сегодняшнее лицо водрузилось моей собственной рукой (в виде фотографии в серебряной рамке) на письменный стол — пришел покой.

Говорят, когда уходит молодость, человек обретает то лицо, которое заслужил своей жизнью. Какое прекрасное у тебя лицо сегодня. В нем — все, что я так люблю в тебе: глубина, нежность, мудрость, дурачество, сила, незащищенность. У тебя высокий лоб, такие молодые, ласковые глаза и совсем белые волосы. Я, закрыв глаза, могу на ощупь скользить пальцем по носу, зная расстояние от переносицы до бровей, могу гладить еле видные веснушки, дотронуться до твоих губ — даже когда ты где-то там, в Кельне, в Челябинске или в Токио.

Я знаю на ощупь каждую мозоль на кончиках пальцев твоей левой руки — эти мозоли, необходимые скрипачу, натертые тысячами прикосновений к струнам, тысячами попыток снова и снова доказать самому себе… Кажется, что еще доказывать?

Никто не знает этого мученического, тревожного взгляда, порой мелькающего между ресниц, когда ты открываешь футляр со скрипкой.

Тысячеразовый, каждодневный ритуал.

Сколько раз я слышала эту фразу:

— Два дня не играл, уже руки как ноги, пальцы деревянные, я все завалю…

И как нечасто ты зовешь меня счастливым, нетерпеливым голосом:

— Послушай, правда хорошо звучит?

И я лечу, и сажусь рядом, и могу слушать всегда и еще столько же!

Уже нельзя посчитать, сколько вообще ты сыграл концертов: можно, наверное, заполнить этой непрерывной музыкой недели, месяцы, годы.

Как я знаю температуру твоих рук минут за десять перед концертом — эти десять влажных ледышек вместо пальцев. И нервно прикуриваемая сигарета, и невозможность с первого раза попасть запонкой в манжет…

Я хочу для тебя только одного — дороги, которой не видно конца, которая идет вверх и дальше, дальше, и чтобы время тебя не подгоняло…

Я благодарю тебя за счастье сопричастности ко всему, что есть — ты.

Я часто подшучиваю над твоей привычкой оснащать цитатами из классиков каждый твой рассказ, но не могу сейчас не прервать сама себя словами из любимого твоего Булата Окуджавы:

Не оставляйте стараний, маэстро,

Не убирайте ладони со лба…