Роберт Леки - Каска вместо подушки

Хохотун направился обратно к дороге, а я остался, чтобы отлить. Вернувшись, я заметил, что мой товарищ не один. Стоявший рядом с ним человек, заметив меня, сказал:

— Несите этот чертов ящик обратно! — Это был хозяин.

— Сам неси. — Я вымученно рассмеялся. А потом увидел, что он сжимает в руке винтовку.

— Я сказал, несите его обратно, — повторил он и угрожающе взмахнул оружием.

Я подумал, что он собирается нас пристрелить, и тут же распростился с бравадой.

Я позвал на помощь Хохотуна, мы взяли ящик и потащили его обратно через дорогу. Хозяин шел следом, подбадривая нас оружием.

Моя физиономия горела огнем от стыда. Мы шагали обратно в кабачок, как люди идут навстречу гибели. В конце концов ящик был водворен на место.

Сострадание — это свойство, данное далеко не каждому. Я бы даже сказал, что это скрытый талант. Повернувшись, мы увидели, что хозяин идет к стойке бара, где сидели Здоровяк и Бегун. Оружия видно не было. Он каким-то образом убедил всех посетителей, что неудавшееся ограбление — это всего лишь веселая шутка. Он открыл четыре бутылки пива и подвинул к нам.

— Вот, парни, выпейте за мой счет.

Мы сказали, что сожалеем о своем поступке. Он ухмыльнулся:

— Вам повезло, у меня сердце доброе. Когда я увидел, как вы припустились с ящиком наутек, у меня в глазах потемнело. Мне больше всего хотелось выстрелить прямо в ваши улепетывающие задницы. Черт возьми, вам повезло, что я передумал.

Мы рассмеялись и выпили. Он снова ухмыльнулся, страшно довольный, что справился с нами и может вести себя милостиво, как подобает победителю.

В этих кабачках всегда можно было нарваться на неприятности, так же как и в многочисленных кафе Нью-Берпа, Морид-Сити и Вилмингтона. Я говорю «кафе», поскольку именно так их назвали хозяева. Но они едва ли сильно отличались от более привычных нам кабачков, разве только располагались на городских улицах, а не на шоссе, и стены их были покрашены.

Но была другая, очень существенная разница — здесь были девушки. Они приходили из города и не были служащими кафе. Возможно, владельцы как-то поощряли их присутствие, предоставляли какие-то льготы, но официального статуса они не имели.

В морских городах Нью-Бери и Морид-Сити кафе располагались на каждом углу — дешевые, тесные, воздух насыщен сигаретным дымом, а музыкальный автомат выдавал такую зажигательную музыку, что, казалось, вот-вот сам пустится в пляс.

И обязательно девушки.

Они сидели за столами с мраморными столешницами, покрытыми круглыми отпечатками от стаканов с содовой, на которые накладывались более свежие, имеющие немного меньший радиус, но тоже круглые отпечатки пивных бутылок. Пиво явно было крепче содовой.

Они сидели за столами, потягивали пиво, курили, хихикали. Казалось, их молодые тела стремятся освободиться от тесной одежды. Их губы постоянно находились в движении: одни жевали резинку, другие болтали, а глаза работали — шарили по сторонам, внимательно осматривали сидящих за столами и гуляющих по проходам... Они охотились — искали, высматривали откровенно ответный взгляд. Встретив такой взгляд, девушка решительно гасила сигарету, лениво вставала, поправляла юбку и, покачивая бедрами, направлялась к нужному столу. Дальше, думаю, все понятно.

В Нью-Берн с его симпатичными кафе мы обычно ходили с капралом Гладколицым. Он переиначил мою фамилию в Потаскун.

— Пойдем-ка мы, Потаскун, с тобой в Нью-Берн, — объявлял он, причем не делал пауз между словами и вся фраза казалась одним длинным словом.

Капрал Гладколицый женился на девушке, которую встретил в кафе. Через час после момента встречи он отправился в Южную Каролину на машине, нанятую за деньги, которые я выручил, заложив часы. Он не мог жениться в Нью-Берне в субботу вечером, но знал судью в Южной Каролине, который выполнит церемонию. После свадьбы он поспешил обратно, провел в Нью-Берне медовый месяц, продлившийся ровно один день, и в понедельник утром, еще до побудки, был в Нью-Ривер.

Гладколицый так и не вернул мне деньги за часы. Думаю, он счел их свадебным подарком.

Что ж, да будет так.

Интенсивность тренировок заметно увеличилась, а увольнения стали реже. Мы больше не возвращались на базу. Дни проходили скучно, поскольку были как две капли воды похожи друг на друга. Суббота и воскресенье тоже не отличались от будней с той лишь разницей, что теперь каждое воскресное утро нас будил лесной пожар.

Мы, конечно, не могли утверждать, что их устраивает именно майор, но, тем не менее, не сомневались в этом. Мы понимали, что в душе он не был злостным поджигателем, просто не мог перенести вида спокойно отдыхающих солдат. Я говорю: доказательств тому не было, если не считать таковыми, что пожары регулярно случались именно в воскресное утро примерно в одном районе и в тех частях леса, где не было опасности их распространения.

Мы поспешно загружались в грузовики, призывая все мыслимые кары на голову майора, и отправлялись к месту возгорания.

Пожар мы тушили встречным огнем, рытьем траншей, а иногда, если успевали, растаптывали маленькие очаги возгорания и сбивали огонь ветками, не давая ему набрать силу. Во время одной из таких операций на мне загорелась одежда.

Я стоял в самом центре тлеющего, отчаянно дымящего луга. Было так горячо, что я чувствовал обжигающий жар даже через толстые подошвы моих ботинок, плотные носки и внушительные мозоли. Я взглянул вниз и с ужасом заметил, что по левой штанине вверх медленно ползет тлеющая дорожка, которая вот-вот разгорится.

Не скажу, что я сильно испугался, но все-таки задерживаться не стоило, и я со всех ног помчался к бревенчатому забору, за которым росла высокая трава и земля была прохладной. Я знал, что не смогу затушить мириады тлеющих молекул моих штанов, похлопывая по ним ладонями: мне следовало покататься по земле, вываляться в грязи. Там, где я стоял, это было невозможно.

Как я бежал! Я несся к забору, а мои приятели, решив, что я обезумел от страха, устремились следом, на разные голоса призывая меня остановиться. Догнать меня было невозможно, побив все мыслимые рекорды, я первым пришел к финишу, то есть к забору, ласточкой перелетел через него, приземлившись на плечо, и принялся кататься по земле, хватая пригоршни грязи и обмазывая мои тлеющие штаны и носки.

Когда парни сверху посыпались на меня, я уже не горел. Первым на меня спикировал Бегун. Слава богу, я стартовал раньше, иначе мне ни за что не удалось бы достичь вожделенного забора первым. Не хочется думать, что бы было, перехвати меня друзья в центре горячего, пышущего жаром луга.

У меня оказался неприятный ожог внутренней поверхности голени — там, где загорелся носок. Он болел несколько дней, а шрам остался на всю жизнь.