Кондратий Биркин - Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I

На заре 8 ноября герольды, разъезжая по городу, возвещали жителям, чтобы они не осмеливались выходить из домов на улицы. Никто не мог понять цели этой меры, хотя все жители Стокгольма предугадывали что-то ужасное. Ровно в полдень из крепости вывели заключенных на место казни; все эти заключенные принадлежали к знатнейшим семействам королевства, все они были представителями или последними отпрысками древнейших родов дворянских. В то же время жителям было разрешено выйти из домов и присутствовать при совершении казни. Среди могильной тишины датский сенатор Ликке объявил народу, что все приведенные на лобное место дворяне, чиновники и епископы виновны в ереси и для славы Божией и ради интересов церкви заслуживают казни. «Архиепископ Упсальский, — заключил Ликке, — трижды преклоняя колени перед государем, вымолил у него утверждение смертного приговора!..»

Ответом был единодушный вопль ужаса, исторгшийся из грудей десятков тысяч зрителей, но никто не мог исторгнуть жертв из рук палачей, усердно принявшихся за работу… Застучали топоры, голова за головой падала на окровавленные помосты и насчитано было отрубленных голов — девяносто четыре. Но этой цифрой побоище не ограничилось. Готовя новые казни, Христиерн объявил, что правосудие удовлетворено и что отныне прощаются все виновные, заключенные в тюрьмах, укрывающиеся от ареста, или эмигрировавшие из родных пределов.

Обольщенные этим предательским манифестом, беглецы и изгнанники возвратились в свои жилища. Все они были переловлены и без суда повлечены на казнь. На этот раз была уже настоящая бойня, понятие о которой дают летописи, говоря, что топоры тупились и палачи задыхались от утомления. В продолжение нескольких часов по уличным канавкам, проведенным к морю и озеру Мелар, журчали ручьи теплой крови, которую лакали собаки и стада свиней! Слово жалости, срывавшееся с уст жителей, слезы, являвшиеся на глазах зрителей, или выражение ужаса на их лицах — служили смертным приговором: сожалевших тут же умерщвляли; вешали слуг казненных, вешали, наконец, каждого гражданина, имевшего на одежде признаки принадлежности его к дворянскому сословию; несколько монахов было брошено в озеро Мелар связанными попарно. Казнили целые семьи, не щадя ни пола, ни возраста. Трупы Стенона Стурре и его полугодовалого сына были вырыты из могил и брошены на груды истерзанных трупов, оставленных поверх земли на съедение собакам и обреченных на смрадное тление.

Разгром Новгорода при Иване Грозном был у нас в России повторением этой кровавой трагедии, или, вернее, морового поветрия казней.

Страшно было на земле в эту эпоху, но ужас царил и на морях. Морские разбойники грабили и жгли торговые суда, опустошали прибрежные деревни. Во внутренних областях крестьяне стонали под тиранским гнетом помещиков и духовенства. Гибла Швеция, но Бог сжалился над ней, в лице Густава Вазы послал избавителя от иноземного ига. Устрашенный восстанием и успехами защитника и мстителя, Христиерн 14 апреля 1523 года бежал в чужие края просить помощи у своего шурина Карла V. Пользуясь отсутствием тирана, дядя его Фредерик, герцог Шлезвиг-Голштинский, прибыв в Данию, взошел на опустевший престол под именем Фредерика I. Желая достойно отблагодарить избравшее его дворянство, новый король восстановил все его права, дал ему новые льготы и привилегии, подписал представленную ему, самим же дворянством редактированную, грамоту. Один из ее параграфов предоставлял помещикам права смерти и живота над их крепостными; другой разрешал им же отнимать у крепостных движимость и налагать на них пени в четыре марки.

Между тем Христиерн, после долгих скитаний по чужим землям, возвратился в свое королевство, пытаясь отстаивать свои права на престол силой оружия. Побежденный и выданный Фредерику он был заточен в крепость Зондерборг, вопреки обещанию дяди водворить его на жительство в замке Фленсбург. Двадцатидвухлетнее заточение тирана, о котором мы считаем не лишним рассказать читателю, может служить могучим аргументом в защиту гуманной современной идеи о замене смертной казни пожизненным заточением. Если при описании злодейств короля Христиерна читатель чувствовал ужас и негодование — он без сомнения будет тронут рассказом о страданиях Христиерна-узника. Заживо погребенный в каменной гробнице Зондерборга, этот человек-чудовище переродился в ней и воскрес из нее дряхлый телом, но обновленный, просветленный душой, слезами раскаяния смывший со своей памяти позорное имя мучителя и снискавший имя мученика.

Первые шесть месяцев заточения Христиерну было дозволено прогуливаться в стенах замка в сопровождении шута, привезенного им из Норвегии. Пользуясь слабым присмотром, низведенный король писал из темницы германским принцам, прося у них помощи, и за это был замурован в небольшую келью, в которую ему подавали пищу через решетчатое окно. Круглый каменный стол, скамья и две кровати составляли все убранство жилища бывшего короля. Расхаживая по комнате из угла в угол, Христиерн проводил пальцем по доске каменного стола: через двадцать лет от этих прикосновений на камне образовалась борозда в четверть дюйма глубиной. «Капля и камень долбит», — говорит пословица, но про эту борозду на камне можно сказать, что она была продолблена не рукой, а слезами Христиерна.

Карлик, его собеседник, вскоре заболел от недостатка воздуха и движения; спасением его могла быть только свобода, которой он добровольно лишился из привязанности к королю, будучи при нем тем же, чем бывает собачка в клетке у зверя, выставленного в зверинце. Христиерн уговорил карлика расстаться с ним и остался в своей келье один — наедине с неумолкавшей совестью. Дверь, на минуту отворенная для выпуска больного, снова замкнулась, была заложена камнями, и опять зашагал Христиерн по своей келье, проводя пальцем по столу, считая шаги, внимая голосу совести, тревожимый по ночам страшными сновидениями, служившими иллюстрациями к тому, что днем говорила узнику неумолимая совесть. Он потерял счет дням, и что творилось на белом свете, где и кто царствовал — ничего этого не было известно Христиерну, и только вой бури да глухой плеск моря, будто стоны убиенных, будто ропот потоков пролитой крови, изредка достигали слуха узника. Разобщенный с людьми, он чаще стал размышлять о той силе, которая свергла его с престола, о силе, в руках которой Густав Ваза и Фредерик I были только орудиями…

Он сознался, наконец, что эта сила имеет имя, что имя этой силы — Бог.

Однажды в замурованную дверь посыпались частые удары кирки и лома. В келью Христиерна впустили нового добровольного собеседника, старого солдата, когда-то служившего в королевской гвардии. Радостна была их встреча; но вскоре здоровье солдата, подобно здоровью карлика, расстроилось. Желая развлечь больного и в то же время чистосердечной исповедью облегчить свою душу, Христиерн часто беседовал с ним, сознавая свои ошибки, объясняя ему ту добрую цель общего блага, к которой он стремился ложными путями, залитыми кровью, вымощенными головами казненных. Зло, наделанное людям датским королем, нам известно; посмотрим, однако, что было им сделано доброго и полезного и насколько последнее вознаградило за первое. Что перетянет?