Кондратий Биркин - Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I

В июне союзные армии двух Генрихов приблизились к столице и расположились лагерем в Сен-Клу; готовились новые усобицы, ужаснее прежних. В Париже царствовало совершенное безначалие; проповедники со своих кафедр благословляли память Гизов и предавали проклятию имя их убийцы Генриха Валуа; по церквам служили обедни, с молебствиями о низведении громов небесных на голову короля, причем богомольцы зажигали свечи перед иконами, ставя их нижней частью вверх, или вместо свеч затепливая восковые куколки, изображавшие Генриха III. Королем, вместо него, был провозглашен Карл X, Бурбон, побочный брат короля Наваррского.

В это безвременье /29 июля/ к герцогу Майенскому явился приор якобитов Эдмонд Бургуан /Bourgoing/ и сообщил ему, что в числе братии есть один, некто Иаков Клеман, вызывающийся отомстить Генриху III за лишение церкви ее опоры, в лице покойного Гиза. «Этот Клеман, — говорил приор, — малый отчаянный, восторженный, даже, кажется, немножко помешанный, постоянно рассказывает братии о каких-то чудных видениях, о голосе с небес, повелевающем ему избавить родину от ее злодея…»

— Убийством? — перебил герцог Майенский. — Но подумал ли несчастный о том, что ожидает его самого?

— Венец мученический, — отвечал приор спокойно. — Я, и все якобиты, тем более одобряем намерение Клемана, что он, во всяком случае, не жилец на свете!

Де Ла Шарт и Вилльруа, бывшие при этом разговоре, усомнились в удаче намерения якобитов, так как Клеману едва ли было возможно достигнуть до короля под благовидным предлогом.

— Есть и предлог, — убедил их Бургуан. — Клеман представит Генриху Валуа бумаги с донесением о недавнем заточении в Бастилию членов парламента.

Через три дня дежурные при королевском шатре в лагере Сен-Клу доложили Генриху III, что какой-то монах якобит из Парижа настоятельно требует видеть короля по какому-то важному делу.

— Пусть войдет, — отвечал король, — а то пожалуй скажут, что я гнушаюсь монахов.

Дежурный офицер ввел бледного, иссохшего монаха со впалыми, но огненными глазами и крючковатым носом. Широкая ряса, опоясанная веревкой, висела на его исхудалых плечах, как на вешалке; поступь монаха была медленная, но твердая. Смиренно преклонив колени перед Генрихом III, Иаков Клеман подал ему сверток бумаг и, когда король углубился в их чтение, мгновенно ударил его ножом в нижнюю часть живота…

Генрих оттолкнул убийцу, выхватил нож из раны, бросил его Клеману в лицо и, падая в кресла, изгибаясь от боли, закричал отчаянно:

— Убейте, убейте злодея! Он меня ранил!

Прибежавшие телохранители бердышами и мечами изрубили Иакова Клемана на части, труп его был сожжен, а пепел развеян по воздуху. Врачи, призванные на помощь к королю, объявили рану безусловно смертельной; мучения Генриха III, длившиеся целые сутки, были невыносимы… 2 августа 1589 года Генрих скончался, и с ним пресеклась королевская династия Валуа, владычествовавшая во Франции 261 год в лице тринадцати королей. Иаков Клеман был причислен к лику святых, орден якобитов гордился им и за громадные деньги продавал его изображение, несмотря на то, что один из тогдашних охотников до анаграмм, из букв имени его: FRERE JACQUES CLEMENT составил весьма позорную для его памяти фразу: CEST L'ENFER QUI M'A CREE /меня создал ад/. В дополнение характеристики Генриха III мы могли бы представить читателю множество выписок из летописей того времени, в особенности из дневника Л'Этуаля, но воздерживаемся, довольствуясь тем, что уже нами сказано о последнем Валуа.

Радость парижан при вести о его убиении не имела пределов; смерть короля праздновали иллюминацией и разгульными пиршествами. Госпожа Монпансье и герцогиня Наваррская в блестящих праздничных нарядах разъезжали по городу и в некоторых церквях, восходя на кафедры, говорили речи народу о всерадостном событии Преемником Генриха III, по закону престолонаследия, был король Наваррский — Генрих Турин; однако же корону французскую ему пришлось взять с бою… 31 октября им начата была достопамятная в летописях французских осада Парижа.

Если читателю угодно иметь самое верное понятие об изменчивом и разнообразном образе правления, установившемся во Франции с 1789 года, ему стоит только представить себе стенной барометр с циферблатом, на котором слова — «великая сушь», «ясно», «переменно», «буря» — заме-jhphm символами республики, империи, королевской власти деспотической и ее же конституционной — фригийский колпак и красное знамя; орел и знамена трехцветные; петух и белое знамя с лилиями; опять трехцветные знамена и скрижали конституционной хартии. Более или менее продолжительная остановка стрелки этого политического барометра /вместо ртути налитого не менее живой французской кровью/ в прямой зависимости от терпения великой нации, а может быть даже и от перемен погоды, судя по тому, откуда ветер подует. Устроен этот барометр около сотни лет тому назад, но, по-видимому, прослужит Франции еще многие годы. Роковая стрелка на республике — Франция поет «Марсельезу» и строит баррикады; с политической революционной бури стрелка переходит на хорошую погоду империи, и Франция в медвежьей шапке наполеоновского гвардейца грозит Европе, напевая: «l'astre des nuits» или «partant pour la Syrie». [45] Первая песня — знаменитый марш времен первой империи; другая — рапсодия отпевавшей свою песенку, второй.

Но вот наполеоновский орел /хотя и прирученный куском говядины в шляпе/, мало-помалу становится для Франции прометеевским коршуном: он клюет ей печень, высасывает из нее лучшие соки, и барометр падает, стрелка показывает перемену. Действительно, перемена костюмов и декораций! Франция меняет орла на петуха, трехцветное знамя на белое, заветный N и золотых пчел на золотые лилии и поет другую песню: «Vive Henri IV…» Надоедают ей, однако, и песня, и лилия, и петух, и белые знамена; видит Франция, что правление Бурбонов — видоизменение наполеоновского капральства, и добывает нового короля из запасной орлеанской династии и… после засухи деспотизма опять является буря на французском барометре.

Кроме знамен, гербов и символов, у каждого образа правления свой кумир. У легитимистов, любителей королевской власти, во вкусе renaissance, три идола, вроде индийских Брамы, Вишну и Шивы; трое королей-волокит, к которым легитимисты питают религиозное благоговение, окружая их мишурными ореолами незаслуженного величия, — Франциск I, Генрих IV и Людовик XIV. У каждого из этих трех кумиров своя фраза, если не бессмертная, то бессмысленная…