Константин Крайнюков - Оружие особого рода

В самолете мы вели речь о главной цели нашего визита в Ставку — плане наступательной операции. Еще и еще раз обменивались мнениями, волновались, ободряли друг друга. Но вот воздушный корабль опустился на аэродром, находившийся в центральной части столицы, возле станции метро «Аэропорт». Наготове стояли автомашины. Все оперативные документы были переправлены в Генштаб.

Во второй половине дня 23 июня мы пошли в Кремль. Нас проводили в кабинет И. В. Сталина. Верховный Главнокомандующий подошел к нам, поздоровался и пригласил занять места за столом. Собрались члены Политбюро ЦК ВКП(б) и Государственного Комитета Обороны, представители Ставки и Генштаба. И. В. Сталин предлагает Маршалу Советского Союза И. С. Коневу кратко, в пределах 15–20 минут, изложить идею плана. И. С. Конев объясняет замысел операции, показывает на карте, как наши войска двумя мощными ударами на львовском и рава-русском направлениях должны расчленить группу армий "Северная Украина", окружить и уничтожить противника в районе Броды.

— А почему два удара? — раскуривая трубку, спросил Сталин. — Может быть, нанести один, но мощный, сокрушительный?!

И. С. Конев убедительно и основательно доказывал, что конкретная обстановка настоятельно требует нанесения именно двух ударов. Он отметил, что один удар, пусть даже очень мощный, будет выталкивать противника, а не уничтожать его. В этом случае у немецко-фашистского командования окажется больше возможностей для маневра резервами и парирования наших усилий.

— Прошу вас, товарищ Сталин, — заявил Конев, — взять за основу оперативный план фронта и утвердить его. Фронт — крупное войсковое объединение, и мы в силах самостоятельно решать большие задачи.

Мне казалось, что Сталин вот-вот возразит Коневу, пожурит его за напористость и поступит по-своему. Однако нет! И. В. Сталин по-прежнему размеренно ходил по кабинету, о чем-то раздумывая. Без тени раздражения он внимательно слушал доводы Конева, продолжавшего убеждать, что два концентрических удара сулят нам больше оперативных выгод, нежели один. Потом вдруг Сталин остановился возле Ивана Степановича, пытливо посмотрел на него и с характерным акцентом бросил:

— Вы очень упрямы! — После некоторой паузы, пряча усмешку в усы, добавил: — Что ж, может быть, это и неплохо. Когда человек так решительно отстаивает свое мнение, значит, он убежден в своей правоте. — Верховный Главнокомандующий снова немного помолчал, затем сказал:

— Хорошо! Сегодня, видимо, ничего не решим, отложим на завтра и поручим Генштабу еще раз уточнить план и подготовить его на утверждение.

В связи с этим хочется сказать следующее. Некоторые товарищи высказывали мнение, что Сталин якобы проявлял несговорчивость и не прислушивался к предложениям командующих и военных советов, не терпел возражений. За годы войны мне пришлось трижды быть на приеме у И. В. Сталина, принимать участие в обсуждении различных вопросов боевой деятельности войск. Из этих немногих, но хорошо запомнившихся встреч в моей памяти отложилось другое — Сталин внимательно и порой чрезвычайно терпеливо выслушивал мнения военачальников.

На следующий день при окончательном уточнении плана Ставка и Генштаб обратили внимание Военного совета фронта на то, что запланированный для пехоты темп наступления (30–35 километров в сутки) чрезмерно завышен и нереален, что ей следует поставить более посильные задачи. Позднее, когда подводились итоги Львовско-Сандомирской операции, мы убедились, что Ставка и Генштаб были правы. Так, например, темп продвижения войск 3-й гвардейской и 60-й армий составлял 10 километров в сутки, 38-й армии — 8, и лишь 13-я армия продвигалась по 18 километров в сутки. Таким образом, следует признать, что командующий фронтом, штаб и Военный совет проявили излишний оптимизм, планируя для пехоты столь высокий темп наступления.

Ставка усилила 1-й Украинский фронт 5-й гвардейской армией в составе девяти дивизий, а также четырьмя авиационными корпусами.

Утвердив план операции с сохранением двух ударов, Верховный Главнокомандующий пожелал 1-му Украинскому фронту ратных успехов, новых побед.

— Имейте в виду, товарищ Конев, — заметил И. В. Сталин, — операция должна пройти безупречно и принести желаемый результат. Нам нужен успех в этом районе, непременно нужен. — Сталин посмотрел на часы и неожиданно спросил: — А вы когда-нибудь наблюдали победный салют?

— Еще не приходилось, товарищ Сталин, — признались мы с Коневым.

— Что ж, дело поправимое, — улыбнулся Верховный Главнокомандующий. Как раз через десять минут начнется салют. Я вас приглашаю.

И Сталин повел нас во двор Кремля. Когда мы вышли на окаймленную деревьями площадь, вся округа огласилась грохотом орудийного салюта, а закатное небо расчертили вспышки разноцветных ракет. Это было поистине впечатляющее зрелище, особенно для тех, кто видел салют впервые. Я посмотрел на Сталина. Он был, как мне показалось, в приподнятом настроении.

— Это, товарищи, не просто иллюминация, — заметил он, — а воздание почестей массовому героизму воинов, отличившихся в боях. Москва от имени Родины славит и благодарит войска за ратные подвиги, за одержанную победу. О большом смысле и значении этой меры надо постоянно напоминать воинам.

Мы доложили Верховному Главнокомандующему, что фронтовики воспринимают каждый салют Москвы как большое и радостное событие, как своеобразный праздник в их боевой жизни. Они почитают за большую честь, когда родная дивизия, корпус, армия и фронт упомянуты в приказе, объявляемом по всей стране. Солдаты, сержанты, офицеры и генералы испытывают законное чувство военной гордости и благодарности за то, что партия и народ достойно отмечают их ратные подвиги. Это поднимает моральный дух войск, воодушевляет на подвиги.

Затем И. В. Сталин попрощался с нами, и мы поспешили в Генштаб, чтобы согласовать некоторые вопросы, связанные с предстоящей наступательной операцией.

Накануне отъезда из Москвы меня принял секретарь Центрального Комитета партии, начальник Главного политического управления Красной Армии генерал-полковник А. С. Щербаков. Раньше мне с ним неоднократно приходилось беседовать по ВЧ, а лично встретиться довелось лишь в кабинете И. В. Сталина, когда обсуждался план Львовской операции.

Приглашая меня на беседу, Александр Сергеевич заранее предложил подготовить информацию о том, как Военный совет и политорганы фронта готовятся к новым боям и как мы намерены подкрепить партийно-политической работой план наступления.

— Это нам очень важно знать, — заметил Александр Сергеевич. — Ведь даже самый блестящий оперативный замысел не принесет желаемого успеха, если войска не воодушевлены и не мобилизованы на достижение победы.