Александр Рубакин - Рубакин (Лоцман книжного моря)

Огромный зал, где происходил съезд, был переполнен. Рубакин прочел свой доклад с большим подъемом.

«Пора констатировать этот крайне важный факт нашей общественной жизни: у трудящихся классов быстро нарождается своя собственная боевая интеллигенция... В моей статье „Книжный поток“ („Русская мысль“) собраны цифры и факты, доказывающие с достаточной очевидностью, что впереди читающей толпы уже давно стоят именно фабрично-заводские рабочие, русский пролетариат и что подъем книгоиздательского дела в России совпадает с 1896 годом – тем самым годом, когда пролетариат впервые выступил „ан масс“ на историческую сцену и когда тридцатитысячная петербургская забастовка открыла собою великое русское освободительное как политическое, так и социальное движение».

Рубакин закончил доклад словами о необходимости дать наконец русскому народу, жаждущему знаний, широкую возможность образования, свободу слова и печати. В зале грянул гром рукоплесканий, к Рубакину подходили, жали ему руку, поздравляли. Но через два дня после доклада к нему на квартиру нагрянула полиция, произвела обыск, пыталась допросить его, хотя он лежал больной в постели. Людмилу Александровну вызвали через несколько дней в полицию, и ей было объявлено, что Рубакин может выбирать между высылкой на пять лет в северные губернии и выездом за границу без права возвращения, то есть навсегда. Рубакина лечил тогда известный в писательских кругах придворный медик Лев Бертенсон, который выдал ему свидетельство о том, что по состоянию здоровья он не может ехать на север. Так Рубакин опять поехал за границу и опять в Швейцарию.

Но осенью 1905 года министр внутренних дел Плеве, который выслал Рубакина за границу, был убит, и вскоре друзья Рубакина, главным образом писатель А.В.Пешехонов и поэт Петр Вейнберг, выхлопотали ему право вернуться на родину.

К этому времени был окончательно оформлен развод моих родителей. Мать вскоре вышла замуж за Николая Александровича Шевалева, инженера, товарища дяди Миши. Мой младший брат Миша остался с нею, а я поселился вместе с отцом. Но так как в маленькой квартирке отца было тесно, я переселился в отдельную комнату в городе.

Насколько Рубакин стоял близко ко многим событиям своего времени, видно из его отношений с так называемым «гапоновским» движением. В конце 1904 года революционное движение в Петербурге заметно оживилось. На квартире у Рубакина каждую неделю по вечерам устраивались собрания революционно настроенных интеллигентов – писателей, студентов, учителей. Один из центров движения был на Шлиссельбургском тракте, где существовали так называемые «воскресные школы» для рабочих, в которых преподавали видные революционеры. Священнику церкви Нарвского тракта Гапону удалось привлечь к себе рабочих, создав некоторое подобие рабочей организации с неопределенными целями. Но Гапон имел на них очень большое влияние, так как в пропаганде своей сочетал религиозную мистику и «уважение» к царю с идеями о «мирной революции». В начале 1905 года с помощью инженера Рутенберга и некоторых рабочих он составил петицию царю от имени рабочих. В петиции рабочие обращались к царю весьма почтительно и даже любовно с просьбой улучшить их положение и дать некоторые свободы народу. Известно, как кончилась передача этой петиции: 9 января 1905 года демонстрация рабочих, насчитывавшая свыше 140 тысяч человек, была расстреляна войсками на площади у Зимнего дворца. Были убиты около 1500 человек и несколько тысяч ранены. Гапону удалось убежать с площади, он пробрался во двор, где его уже ждали друзья со штатской одеждой. Впоследствии выяснилась роль Гапона как провокатора, и он был убит эсерами.

О том, что Гапон был провокатором, в те дни еще не знали. Многие сочувствовали гапоновцам, и мой отец также. Он передал им через своего друга Кетрица пять тысяч рублей, взятых им в долг. Для гапоновского движения Рубакин написал ряд прокламаций, затем комментарий к петиции, составленной Гапоном. Этот комментарий он впоследствии расширил и издал в виде брошюры под названием «Неотложные нужды трудящегося народа», но полиция ее конфисковала и сожгла. На этом отношения Рубакина с гапоновцами и окончились.

В 1905 – 1906 годах Рубакин жил в Петербурге, на Екатерининском канале, в довольно большой квартире, сплошь заставленной книгами. Я тогда жил вместе с ним, был в последнем классе Тенишевского училища, которое окончил весной 1906 года. Но этот год для меня был очень бурным и тяжелым. В январе полиция явилась на квартиру отца и на этот раз арестовала не его, а меня: меня обвиняли в издании сборника революционных песен в пользу Петербургского Совета рабочих депутатов.

Действительно, я с несколькими товарищами издал такой сборник, причем напечатал его в той типографии, в которой печатались книги отца, у некоего Яснопольского, который согласился на это печатание из уважения к отцу. Меня скоро выпустили на свободу до суда – обвинили по 129-й статье уголовного уложения 1903 года.

Этот мой арест обеспокоил отца – он понимал, что с еще большим основанием полиция могла заявиться и к нему. А у него тогда как раз была особенно сильна связь с социалистами-революционерами, причем, в частности, с их «боевой организацией».

На смену революции 1905 года пришла жесточайшая реакция. Сломив первый мощный революционный порыв рабочего класса и крестьян, царское правительство принялось за расправу с революцией. Аресты следовали один за другим, в провинцию посылались карательные экспедиции с солдатами гвардейских полков, среди которых особенно отличался семеновский полк под командой полковника Мина. «Боевая организация» эсеров готовила покушение на Мина, вскоре увенчавшееся успехом.

Правительство учредило военно-полевые суды, вешавшие и расстреливавшие всех захваченных с оружием через несколько часов после ареста. Каждый день газеты возвещали о казнях десятков революционеров по приговорам военно-полевых судов. Десятки тысяч революционеров, крестьян-аграрников (как тогда называли участников крестьянских волнений) заполняли тюрьмы, ссылались без суда в Сибирь и в другие «места отдаленные». Было ясно, что раньше или позже доберутся и до Рубакина, тем более что он был знаком с руководителем «боевой организации» эсеров Азефом, который, разумеется, знал все о его деятельности, а у Рубакина уже тогда были сильнейшие подозрения против этого знаменитейшего из провокаторов.

Близость Рубакина к партии эсеров не осталась тайной для полиции, как, вероятно, и его нелегальные произведения за подписью Сергея Некрасова. Ему надо было б уехать опять за границу, но сделать это сразу было трудно, он мог не получить заграничного паспорта. Поэтому отец решил сперва переехать в Финляндию, в Выборг.