Фабио Фарих - Над снегами

На аэродроме толпа, количеством, значительно превосходящая Тэллор и Руби.

Первым садится Ионг. Сделав два круга, следуем за ним. После нас — Гильом.

Окруженные толпой, мы вылезаем из машины. Нас представляют мэру города де-Лаверну, потом даме с печальными глазами и двумя мальчиками, которых она держала за руки, про которую мне кто-то уже успел шепнуть на ухо «жена Борланда» и наконец высокому сухому старику — отцу Эйельсона…

Мне тяжело смотреть и на эту даму с печальными глазами, и на высокого сухого старика. Пожимая им руки, мне как-то особенно хотелось передать им сочувствие не только от себя, а от всех нас, летчиков.

В ответ на приветствие Слепнев произнес небольшую речь.

На громадном «Линкольне» де-Лаверна мы медленно двинулись к ожидающей нас гостинице. По всему городу, на всех домах были приспущены национальные флаги. Это была та дань, которую отдавали жители Фэрбенкса своим пилотам и горю близких иx людей…

На траурном ужине старик Эйельсон сказал, обращаясь к нам:

— Я очень хочу, чтобы на гроб моего сына вместе с канадским и американским флагом вы возложили бы флаг своей страны.

Запросив разрешение нашего правительства, мы при громадном стечении народа и торжественной тишине, царившей в большом зале, развернули красный шелковый флаг и покрыли им оба гроба.

Военный караул отдал салют…

Наш полет окончился. По предписанию правительства мы должны были оставить свои машины в Фэрбенксе и уже земным путем проводить тела Борланда и Эйельсона в Сиаттль. Борланда решено было похоронить в Сиаттле, а Эйельсона отправить дальше, на родину, в Северную Дакоту.

То время, что мы пробыли в Фэрбенксе, мы находились постоянно в центре общественного внимания. В нашу честь почти беспрерывно устраивались банкеты и торжественные приемы.

В день отправления тел в Сиаттль при несметном количестве народа оба гроба, декорированные флагами и цветами, под звуки траурного марша медленно понесли на руках к вокзалу. Весь перрон был черен от толпы; казалось, что на нем собрался весь город. Впрочем, если не считать стариков и больных, это так и было на самом деле.

Вагон, в который поставили тела, был весь обвешан траурными и национальными флагами, и особенно бросался в глаза закрывавший почти полвагона ярко-красный флаг нашего Союза.

Поезд плавно взял с места. Скоро остался позади и вокзал, и перрон, и тысячная толпа, стоящая с обнаженными головами. При выезде из города мы услышали мощный звук так знакомых нам моторов. Через зеркальное стекло мы увидели низко-низко три самолета — Гильом, Кроссон и Ионг провожали своих товарищей…

Мы только что оставила за собой Гавайские острова, и теперь снова кругом открытое море.

Я сижу в нашей роскошной литерной каюте и предаюсь отдохновению. Сильный вентилятор бесшумно гонит поток свежего морского воздуха. Мой костюм состоит из одних только трусиков и туфель.

Наш пароход «Чичибу-Мару», 17 000 тонн— целый плавучий город. Его только что спустили на воду, и мы участвуем в его первом, так сказать, историческом рейсе.

На пароходе весь обслуживающий персонал, начиная с капитана и кончая боем — японцы, но язык господствует только английский.

Маврикия сейчас нет. Он вероятно, как всегда, на верхней палубе лежит, развались на шезлонге. Я же в одиночестве жую банан и предаюсь воспоминаниям. Передо мной проходит бухта Провидения с жестокой пургой, Северный мыс, место гибели Эйельсона и Борланда, Америка и наконец зеленые пальмы Гонолулу. Я вспоминаю праздник цветов на Гавайских островах…

Да, из полярных льдов попасть в страну вечного лета и яркой зелени — дело не совсем обыкновенное. Действительно хочется сказать: воздушные пути неисповедимы.

Чтобы кончить о пассажирах, я должен сказать, что, несмотря на очень тяжелые условия, в которых пришлось работать Галышеву и Эренпрейсу, на то состояние, в котором находилась машина „СССР-182", задание ими было целиком и полностью выполнено.