Наталья Пирумова - Бакунин

Гарибальди встретил гостей дружески и приветливо. Бакунин передал ему письмо из Лондона. «Я вам рекомендую нашего Бакунина, имя которого составляет гордость демократии всего мира», [281] Archives Bakounin, Michel Bakunin et l'ltalie, I. Leiden, 1961, p. XV. — писал Мадзини.

Три дня провели Бакунины на острове. Михаила Александровича поразила как доброта и глубокая человечность самого Гарибальди, так и чрезвычайная простота и внутренняя красота отношений, царивших среди людей на Капрере. «Собственности здесь не знают: все принадлежит всем. Туалетов также не знают: все ходят в куртках из толстого сукна, с открытыми шеями, с красными рубахами и голыми руками; все черны от солнца, все дружно работают, и все поют, — рассказывал он графине Салиас. — Посреди них Гарибальди, величественный, спокойный, кротко улыбающийся, один вымытый и один белый в этой черной и, пожалуй, несколько неряшливой толпе и с глубокою, хотя и ясною меланхолиею во всем выражении, производит невыразимо ясное впечатление».

Рассказывая далее о бесконечной доброте Гарибальди, Бакунин пишет, что она простирается не только на людей, но и на все живое: животных, цветы, деревья. «Он любит своих двух волов, своих коров, своих телят, своих баранов, — писал потом Бакунин, — и все его знают, и лишь только он появится, все тянутся к нему, и каждого он погладит и каждому скажет доброе слово». Что же касается его глубокой, затаенной грусти, то такова, «должно быть, была грусть Христа, когда он сказал: „Жатва зрела, а жателей мало“. Такова грусть нашего созревшего человека, всю жизнь посвятившего освобождению и очеловечению человечества. Так-то, но даже самые великие и самые счастливые люди не достигают своей цели. А все-таки надо стремиться и тянуть мир за собой вперед». [282] Письма М, Д. Бакунина к графине Е. В. Салиас. «Летописи марксизма», 1927, № 3, стр. 91. Грусть Гарибальди, как видно, была понятна Бакунину, но у него с избытком еще хватало веры в свои идеи, свои силы, в то, что он один из тех, кто может и должен «тянуть мир за собой вперед». Был ли этот путь действительно «вперед»? В какой-то мере — да. Ведь разрушение старого мира — неизбежный этап строительства нового. Негативная же программа его, приобретавшая в эту пору конкретные черты, была направлена именно на это. «Пусть друзья мои строят, я жажду только разрушения, потому что убежден, что строить в мертвечине гнилыми материалами — труд потерянный и что только из великого разрушения могут возникнуть новые живые материалы, а с ними и новые организмы… Наш век во всех отношениях переходный, несчастный век, и мы, отвязавшиеся от старого и не примкнувшие к новому, — несчастные люди. Будем же нести свое несчастье с достоинством, жалобы нам не помогут и будем разрушать, сколько можем». [283] Там же, стр. 93. Слова эти, написанные в начале 1864 года, говорят об определенной продуманности, сознательности, направленности. Это не беспочвенный призыв к разрушению, а добровольно взятый на себя тяжелый труд во имя создания новых форм жизни.

В беседах с Гарибальди Бакунин не затрагивал, однако, этих проблем. Его деловые цели здесь были конкретней и проще: наладить союз Гарибальди с поляками, а может, если удастся, и уговорить итальянского вождя принять непосредственное участие в польском восстании. Ведь подобный прецедент уже был.

В начале восстания отряд гарибальдийцев под командованием Франческо Нуло отправился сражаться под польскими знаменами. Разбитые при деревне Кжижовка 5 мая 1863 года, многие гарибальдийцы оказались в плену. Их судили военно-полевым судом. С декабря 1863 года они отбывали каторгу в Забайкалье. Э, Андреоли, А. Венанцио и Л. Кароли вскоре были переведены на Кадаинский рудник, где близко сошлись с Н. Г. Чернышевским и М. Л. Михайловым. [284] В 1866 году под давлением французского и итальянского послов царское правительство освободило итальянцев, запретив им навсегда въезд в пределы Российской империи. Луиджи Кароли не пришлось возвратиться в Италию. Он умер в 1865 году и похоронен на одной из сопок, окружающих Кадаинский рудник, рядом с могилой М. Л. Михайлова. См.: Б. Кубалов, Н. Г. Чернышевский, М. Л. Михайлов и гарибальдийцы на Кадаинской каторге. «Сибирские огни», 1959, № 6. Так переплетались пути и судьбы русских, итальянских и польских революционеров.

Сочувствуя всей душой «несчастной и героической Польше», Гарибальди теперь ничего реального уже не мог сделать для нее. Он сообщил Бакунину, что сам собирался поехать в Польшу, «но поляки просили мне передать, что я буду там бесполезен, а мой приезд принесет больше вреда, чем пользы: поэтому я воздержался. Впрочем, я и сам полагаю, что здесь я буду полезнее, чем там. Если мы сделаем что-нибудь в Италии, то это будет выгодно и для Польши, которая ныне, как и всегда, пользуется всем моим сочувствием». [285] «Летописи марксизма», 1927, № 3, стр. 91.

Проведя несколько дней на Капрере, Бакунин вернулся в Геную, а оттуда направился во Флоренцию, где решил пожить некоторое время, чтобы присмотреться к обстановке в Италии.

Сняв небольшую, но вполне приличную квартиру, Бакунины повели здесь весьма деятельный образ жизни. Как у Михаила Александровича, так и у Антонины Ксаверьевны вскоре образовались свои круги знакомых. За исключением тех дней, когда они принимали у себя, ни мужа, ни жену нельзя было застать дома.

Принимали же Бакунины обычно по вторникам. Вот как, по свидетельству их частого гостя Л. Мечникова, выглядели подобные вечера: «Гостиная убрана совершенно по-буржуазному, прилично. Грозный революционер в черном сюртуке, которому он, однако же, умеет придать живописный до неприличия неряшливый вид, мирно играет в дураки со своей Антосей… За фортепьяно седой старичок, необыкновенно добродушного вида, сам себе аккомпанирует и птичьим голосом поет с сильным, как бы немецким выговором… Смелый, вызывающий революционный гимн („Марсельеза“. — H . П.) звучит в его устах какой-то слащавою, сентиментальной песенкой. Певец, однако же, оказывается, не немец, а швед, один из стокгольмских друзей М. А., к тому же состоящий в каком-то совершенно непонятном мне свойстве или кумовстве с революцией…

Мало-помалу собираются гости…

За исключением очень немногих завсегдатаев, на этих вечерах редко удавалось два раза сряду видеть одно и то же лицо». [286] Л. И. Мечников, Бакунин в Италии в 1864 г. «Исторический вестник», 1897, март, стр. 821.

Видя в своей гостиной незнакомых людей, Бакунин склонен был считать их гостями Антоси. Впрочем, и его самого постоянно окружали люди весьма разные. Больше всего было русских и польских эмигрантов, обращавшихся к нему с самыми различными просьбами. «Были тут дамы, которые осаждали Бакунина своими несчастиями от преследований станового; был тут дилетант-художник, который говорил серьезно, что у него кисть выпадает из рук от политического положения Европы. А однажды, — рассказывает дальше В. И. Модестов, — пришли два эмигранта — оба духовного звания, поляк и русский. Он их поместил вместе и потом с хохотом рассказывал, что один выхлопотал себе паспорт и возвращение, а другой у него украл штаны с паспортом и исчез». [287] В. И. Модестов, Заграничные воспоминания. «Исторический вестник», 1883, т. XII, стр. 122.