Дмитрий Кустуров - Сержант без промаха

Лейтенант еще сокрушался незначительностью успехов их 43-й армии, а то таких, как Охлопков, можно было бы представлять к награде. И на самом деле, их дивизия за апрель продвинулась от силы на пять километров. Но если кто-нибудь сказал бы, что плохо воюете, послал бы к черту. Лейтенант прав: бездорожье, слабость снабжения были тому причиной.

Сам лейтенант оказался не из простых — умеет говорить по-немецки. Услышав об этом, Федор так и ляпнул: "Сам-то из немцев?" "Нет, русский", последовал спокойный ответ. О Гейне, Гете Федор никогда и не слышал. А Маркс, Энгельс — дело другое. Но все равно не верится в слова лейтенанта о том, что и среди немцев имеются люди с нашими понятиями о жизни, что к концу войны в Германии может произойти революция. Он добреньких немцев еще не видел, и ему непонятно, что они, такие вояки, пойдут на революцию. Немец для него — враг и точка.

На прощание Злобин с Охлопковым сфотографировались вместе. Злобин оставил Федору конверт с адресом, чтобы он отправил фотокарточку сестре.

— Нашел-таки тебя, — сказал он перед уходом. — Напишу своим о тебе. Ты же наш Вильгельм Тель. После войны обязательно встретимся. Согласен?

Как мог не согласиться Федор на такое приглашение? Ему очень хочется увидеть Москву. Только вот дожить надо_

Федор опять пошевелил спиной. Не очень болит. Собрал письма в стопку и для надежности поставил на них кружку.

Старики-якуты любили повторять: слава для человека — нелегкая ноша. Как это понимать? В чем смысл изречения? Он за зиму дважды награждался орденом. В газетах о нем стали часто писать. Хвалят как снайпера. Если это считать славой, то она ему достается не так-то просто. Тут со стариками не о чем спорить. Если хвала заслуженная, значит, ты долг перед Родиной выполняешь как надо. И эти письма, которые он получал изредка с родного наслега, тоже хвала, тоже поддержка ему.

Конечно, солдат о славе и не думает. Но награда — кому не в радость? И он радовался, когда вручали второй орден.

Эта награда, как думалось самому Федору, пришла ему за Ржевско-Вяземскую операцию. И было за что. После неудавшихся дневных атак выступления ночью, губительный огонь фашистких дзотов, атаки частей пехотной дивизии «Череп» — все это было испытано и пережито им. Особо тяжелые воспоминания остались от выступления 2 марта, сражения у деревни Гриньково, внезапного налета вражеской артиллерии в ночь на 22 марта. Охлопков своими глазами видел, какие были потери. Но он не знал, что эти потери в документах останутся обозначенными точной цифрой — полторы тысячи убитых и раненых.

В боях, которые шли в течение двадцати дней без видимых результатов, Охлопков отдал все силы без остатка, сражаясь каждый день на третьем дыхании. И потому наградой дорожил особо и гордился ею.

На самом деле, как выяснится после войны, это награда оказалась самой первой, к которой он был представлен еще в июне 1942 года, и указ был подписан в августе того же года, то есть как раз в то время, когда он по ранению и контузии попал в госпиталь. И орден Красной Звезды догонял его в течение шести месяцев. Как бы там ни было, он мог считать, что орден этот дан ему за Ржев. Ведь и тогда сражались на подступах к Ржеву.

Так, думая о том, о сем, Федор посидел еще немного. Затем поднялся и стал прохаживаться по землянке. От нечего делать хотел было потянуться к письмам, но тут с силой открыли дверь землянки.

— Федор, знаешь, кто пришел! — Катионов подошел к Охлопкову и взял его за руку. — Чур, не падать в обморок! Степан Петрович, заходи!

В дверях показалась небольшая, плотная фигура Кутенева. Друзья бросились друг к другу в объятия.

— Федя!

— Степа!

— Федя, друг ты мой! Жив! Ох, молодец!

— Прибыл?

— Как видишь.

— Садись, расскажи.

— Лучше ты рассказывай. Я же на дармовых харчах отлеживался. Какие могут быть новости? А ну, ребята, притащите мой ящик с НЗ. Патроны, гранаты тоже.

— Корреспонденты к Федору почти каждый день ходят; иной байки пишет, другой стихи сочиняет, третьи фотографируют или рисуют его, — подзадорил Катионов.

— Правильно.

— Из соседнего полка еще лейтенант приходил.

— Ну_ Зачем?

— Правду говорю. Говорит, храбрый боец. Назвал еще Вильгельмом Телем.

— Ну, будет, оставьте. Николай, есть у тебя что? Принеси-ка.

Катионов пошел к своей наре и из-под телогрейки, заменявшей ему подушку, вытащил трофейную флягу. Как только стали садиться за стол, зашли Николаев и Рязанов.

— Ну вот, капелла стала полной, — засмеялся Николай.

— Ребята, познакомьтесь, мой друг из госпиталя вернулся. — Федор положил руку на плечи Кутеневу. А тот, чуть смущаясь, поздоровался с каждым за руку.

— Степан Петрович, я тебя знаю, — заявил Сухов, са дясь с ребятами на нары.

— Ну?

— Еще в лыжном о вас читал в газете.

— Хорошо, хорошо, — Кутенев отмахнулся по обыкновению с мягкой улыбкой. Он повернулся к Федору. — Федя, смотри-ка, что я тебе привез.

Ребята плотно окружили Кутенева и Охлопкова. Кутенев положил на колени потертую полевую сумку и оттуда стал доставать:

— Это самосад. Это мундштук из плексигласа. Трубку так и не нашел. А это носовой платок. А это что думаешь? Говядина. Вареная.

Ребята все засмеялись хором: 144

— Отличная закуска!

— Давайте, ребята, за приезд нашего Степана!

— Постой-ка, разрезать бы мясо на девять доль.

— Зачем? Нас же семеро!

— Одну долю — Ганьшину. Его же здесь нет. Две доли — больному, нашему Федору, — рассудил Кутенев.

Друзья выпили спирт, разлитый в кружки. Рассказам не было конца. На расспросы Кутенев отвечал неторопливо и обстоятельно. Как он поведал, город Калинин, хотя и был разрушен сильно, уже восстанавливается. Березовые кресты на могилах фашистов убраны. Зато в центре увидел могилы наших генералов. На рынке картофель, хлеб, яйца, сало, хоть немного, но есть. Цена только особенная. Все идет на обмен. Кутенев, оказывается, мясо выменял на табак, отправленный родными из Комсомольска — на — Амуре.

— Видали, какой я стал купец, — засмеялся Кутенев и умолк, чтобы закурить. Он достал полный кисет из мельченного листового табака:

— Пожалуйста, курите на здоровье.

— Люди как живут?

— Люди? Работа, работа, днем и ночью. Все по карто чкам. На рабочую карточку получают 600 грамм хлеба. Но вера в победу велика. Особенно после Сталинграда. Поближе к фронту увидел два-три уцелевших домика. Везде торчат печные трубы. Обитатели тамошние только собираются. Одни старики да дети. Одеты кто во что. Вид у всех голодный. Аж сердце болит. Куда ни кинься везде флажки, предупреждающие о минах. Я поду мал: как вы могли пройти через все это?

— Мы-то тут лабиринты ада прошли. После фашистов недалеко отсюда на одной поляне извлекли 2 тысячи мин. Линия обороны была тройная, 9 — 10 километров в глубину. Считай, все это — траншеи, минные, проволочные заграждения, дзоты, доты, прочие огневые точки. Наугад не ходим — мин боимся. — Кто-то протараторил, боясь, как бы его не остановили.