Олег Михайлов - Суворов

В самом Херсоне госпиталь размещался в непригодном, сыром строении. Больные теснились в маленьких комнатушках; тут же содержались пятьсот инвалидов, не отправленных в отставку вопреки указу Военной коллегии. В Елисаветградском госпитале Суворов застал ту же картину: смертность была огромной «крайне по тонкоте стен, мокроте, сквозному ветру и тесноте». Как и в Финляндии, уход за больными повсюду был дурной, умершие долгое время показывались живыми, а солдаты, отправленные в госпиталь, числились не выбывшими из полка. Суворов приводит короткий разговор с одним из своих ординарцев:

— Зыбин, что вы бежите в роту? Разве у меня вам худо, скажите по совести?

— Мне там на прожиток в год тысяча рублей.

— Откуда?

— От мертвых солдат. Бывало и две тысячи.

Энергично принявшись за оздоровление солдатского быта, генерал-аншеф принужден был действовать с оглядкой на Петербург. Крутые меры, принятые им в Финляндии, не вызвали одобрения у членов Военной коллегии. Суворов приказал отделить больных от здоровых и подразделил их на четыре категории; велел обсушить сырые казармы, а на летнее время переместить солдат из палаток в шалаши и сараи; один полк перевел из нездоровой местности близ Карасубазара в Евпаторию; истребовал врачебные средства; запретил употребление рыбы из стоячей воды; дал указание подготовить в полках ротных фельдшеров и их помощников. Его приказы, написанные простым, понятным солдату языком, содержат основные требования, предупреждающие заболевания в войсках:

«Здоровье.

Драгоценность блюдения оного в естественных правилах. Питье — квас, для него двойная посуда, чтоб не было молодого и перекислого; коли ж вода, то здоровая или нечто приправленная. Еда: котлы вылуженные, припасы здоровые, хлеб выпеченный, пища доваренная, не переваренная, не отстоенная, не подогретая, горячая; и для того, кто к каше не поспел, — лишен ее на тот раз. Воздух — в теплое время отдыхать под тенью, без обленения; ночью в палатках укрыватца, в холодную ж — отнюдь бы в них сквозной ветер не был. Чрез ротных фельдшеров довольный запас в артелях ботанических средств. Сие подробнее и для лазаретов описано в примечаниях искусного штаб-лекаря Белопольского».

В Петербурге многочисленные недоброжелатели твердили, повторяя слова графа Безбородко, что Суворов-де всех изнурит и разгонит, как в Финляндии, а в рескрипте Екатерины II специально ограничивались действия нового командующего войсками на юге России в употреблении солдат на строительных работах. Вся трудовая воспитательная система Суворова, таким образом, не только не была понята, но и отвергалась как неприемлемая. К тому же оказалось чрезвычайно трудно искоренить зло: в полках продолжали процветать хищения, солдатам выдавался порченый провиант, в карасубазарском магазине хлеб оказался гнилым, с наступлением летней жары усилились эпидемии. У генерал-аншефа, по собственному признанию, опускались руки.

Однако вопреки всем и вся он начинает претворять в жизнь обширный план инженерных работ, предусматривающий ремонт обветшалых укреплений и строительство новых крепостей. Под его руководством полковник Князев и подполковник де Волан создают проекты Фанагорийской крепости, три проекта укрепления Кинбурнской косы, самого Кинбурна, форта Гаджидера на Днестровском лимане, Аджибея (Одессы) и Севастопольской крепости. Полковые и ротные командиры получают специальную инструкцию «Работы»:

«От инженеров уроки умеренные, утренней и вечерней; оба вместе соединять, — каждому запретить… наистрожайше воспрещается во время и малейшего жара отнюдь никого ни в какую работу не употреблять, под неупустительным взысканием, разве когда случитца прохладной день; а для успеху, коли необходимо, лучше начинать работать прежде рассвета и вечерней урок кончать хотя к ноче… Как скоро работа окончена, то на завтрак и ужин тотчас к горячим кашам, как то и после развода… нижним чинам соблюдать крайнюю чистоту и опрятность в чистом белье, платье и обуви; мыть лицо, руки и рот, ходить в баню и особливо купатца».

Генерал-аншеф разъезжает по вверенному ему обширному краю, следит за ходом инженерных работ, проверяет санитарное состояние войск, устраивает ученья и экзерциции.

В один из летних дней 1793 года в простой курьерской тележке Суворов примчался из Херсона в лагерь близ Днепра инспектировать кавалерийские полки: Переяславский конно-егерский, Стародубский и Черниговский карабинерные и Полтавский легкоконный. Последним командовал Василий Денисович Давыдов, отец будущего знаменитого партизана и поэта-гусара. Сам девятилетний Денис говорил и мечтал только о Суворове.

До рассвета войска выступили из лагеря. Спустя час поехали за ними в коляске два сына Василия Давыдова. Толпы любопытствующего народа высыпали в поле. Все жаждали увидеть великого полководца. Иногда между эскадронами в облаках пыли показывался кто-то скачущий в белой рубашке, и тогда слышались крики:

— Вот он, вот он! Это он, наш батюшка, граф Александр Васильевич!

Обучая кавалерию, Суворов спешивал половинное число конных войск и ставил их с ружьями, заряженными холостыми патронами. Каждый стрелок находился от другого на таком расстоянии, сколько нужно одной лошади для проскока между ними. Пешие открывали огонь в тот самый момент, когда всадники проносились сквозь стреляющий фронт. Лошади так приучились к выстрелам, пускаемым, можно сказать, в их морду, что при одном взгляде на построенных против них солдат с ружьями начинали ржать и рваться вперед.

Около десяти пополуночи маневры кончились, все зашумело вокруг палатки, куда возвратился Денис Давыдов с братом, раздались возгласы:

— Скачет, скачет!

Суворов ехал на саврасом калмыцком коне впереди четырех полковников, корпусного штаба, адъютантов и ординарцев. На нем было довольно узкое полотняное нижнее платье, сапоги вроде тоненьких ботфортов и легкая, маленькая солдатская каска. Любимый адъютант полководца Тищенко закричал:

— Граф! Что вы так торопитесь! Посмотрите, вот дети Василья Денисовича!

— Где они, где они? — спросил Суворов, подскакал к палатке и остановился. Поздоровавшись с мальчиками, благословил и протянул каждому руку, которую они поцеловали. Обратившись к Денису, генерал-аншеф сказал: — Любишь ли ты солдат, друг мой?

— Я люблю графа Суворова! В нем все — и солдаты, и победа, и слава! — пылко ответил ребенок.

— О, Бог помилуй, какой удалой! — восхитился полководец. — Это будет военной человек. Я не умру, а он уже три сражения выиграет! А этот, — он указал на брата, — пойдет по гражданской службе.

С этими словами генерал-аншеф поворотил лошадь, ударил ее нагайкой и поскакал к своей палатке. Вечером Давыдов отправил семью в свою деревню Грушевку. Суворов, по особой благосклонности к командиру Полтавского легкоконного полка, сам назвался назавтра к нему на обед.