Николай Непомнящий - 100 великих феноменов

Кто-то спросил: «Какой день недели был 29 августа 1873 года?» Володя ответил, что среда, и, внимательно взглянув на задававшего вопрос, добавил недоверчиво: «А вы-то сами знаете, какой был это день?»

В заключение его попросили оставить автограф: «Ну, напиши, что ты больше всего любишь». Мальчик-вундеркинд, нахмурив лоб и чуть подумав, написал нетвёрдым ещё, неровным почерком: «Я люблю учиться и бегать. Володя Зубрицкий». И в этой короткой фразе выразилась вся трагедия маленького артиста, лишённого детства и вынужденного ежедневно напрягать свой неокрепший мозг, манипулируя огромными числами. Суровый и строгий отец Володи, воспитанный на жёстких правилах цирка, не знал жалости и спешил заработать на чудесных способностях сына как можно больше. Он заставлял его выступать несколько раз в день, и не только в цирке, но и в гимназиях, в институтах, на различных вечерах. Учиться в школе Володе было некогда. Зато в Киеве отец уже строил просторный каменный дом…

Через много лет, уже взрослым человеком, Владимир Зубрицкий вспоминал, что в детстве по ночам его мучили кошмары. Он ненавидел цирк. Несколько раз вместе с братом (тот был старше всего на год) он пытался убежать из дома. Но каждый раз их водворяли обратно.

Известный московский невропатолог Г. И. Россолимо тщательно обследовал Володю Зубрицкого и, отмечая удивительную зрительную и слуховую память мальчика, настоятельно советовал прекратить его выступления. Говорили, что сам граф С. Ю. Витте предлагал устроить Володю в реальное училище на полное государственное обеспечение. Но отец и слышать об этом не хотел.

«Синий журнал» писал в одном из своих номеров: «Володя Зубрицкий действительно гениальный ребёнок. Если он будет жить и развиваться нормально, человечеству придётся познакомиться с таким чудом, о котором как-то даже жутко говорить». Предсказанию этому, однако, не дано было сбыться. Началась Первая мировая война. Зубрицкого-старшего мобилизовали на фронт, и выступления юного циркового математика прекратились. В тринадцать лет он записался добровольцем в красноармейский батальон. Затем служил разведчиком на бронепоезде. Был ранен в голову и контужен. Подлечившись, снова воевал. До 1921 года служил на флоте. С Гражданской войны Владимир возвратился в Киев. Мелькнула было мысль снова стать цирковым артистом, но он отбросил её, поскольку уже не чувствовал в себе тех способностей, которыми блистал раньше. Поэтому он выбрал для себя работу самую прозаическую — поступил матросом-спасателем на водную станцию.

В Великую Отечественную Владимир Зубрицкий снова воевал — на тральщиках и бронекатерах. В 1943 году был ранен. Дослужился до звания капитана 3-го ранга. Иногда Зубрицкий рассказывал сослуживцам о своём необычном детстве, о выступлениях на арене и шумном успехе. Те не верили. Да ему и самому его прошлое казалось каким-то странным, удивительным сном…

Увидеть такое чудо можно только в микроскоп или через очень сильное увеличительное стекло. Да и как разглядеть невооружённым глазом изделие, которое в сотни раз меньше макового зёрнышка: скульптуру, свободно помещающуюся в ушке обыкновенной иглы, или портрет, нарисованный на срезе человеческого волоса? Смотришь на эти чудеса в микроскоп и удивляешься тонкости работы. Кто не слышал о герое сказа Н. С. Лескова Левше, мастере, сумевшем подковать все шесть лапок заводной «аглицкой блохи». Лишь глядя в «мелкоскоп», удалось увидеть крохотные подковки, прибитые к блошиным лапкам золотыми гвоздиками. Со времён написания этого сказа принято считать работу тульского умельца Левши верхом мастерства. Недаром и по сей день выражение «подковал блоху» означает высочайшую похвалу тому, кто совершил, казалось бы, невозможное.

Николай Сергеевич Сядристый в середине прошлого века был студентом Харьковского сельскохозяйственного института. Однажды случайно он услышал о таком необычном искусстве, как микроминиатюра. А началось всё со спора в студенческом общежитии: можно ли написать фразу на человеческом волоске? Сядристому казалось, что это возможно, хотя, конечно, и очень трудно. На занятиях по биологии, в свободные минуты, он стал рассматривать волосинки под микроскопом, прикидывать, не подойдёт ли в качестве инструмента для гравировки микроскопических букв препараторная игла? Увы, эта игла по сравнению с волоском выглядела подобно бревну и никак не годилась в качестве резца. Пришлось изобретать специальный инструмент. Студент перепробовал многое и, наконец, остановился на микрорезце из острого кристалла абразива.

Несколько месяцев ушло на то, чтобы, глядя в микроскоп, научиться писать на волоске. И вот в канун 1960 года после напряжённых усилий на волоске толщиной 90 микрон, по его длине, появилось поздравление с Новым годом, а слова «Миру — мир!» — уместились даже на его срезе. Позже, когда появились мастерство и уверенность, Сядристый мог размещать на одном миллиметре до 50 микроскопических букв!

Постепенно имя чудо-мастера стало известно, и всё чаще слышал он вопрос: «Ну а блоху подковать ты мог бы?» Многие полагали, что это особенно трудно сделать. Николай Сядристый и сам поначалу считал так же. За неимением искусственной блохи (подобной лесковской) он задумал подковать настоящую. Но где её взять? Помогли биологи с кафедры паразитологии. Блошку (конечно, умерщвлённую) обработали в спирте и высушили. После этого её можно было сохранять многие годы.

Подковки для блохи Сядристый изготовил из чистой меди; они были в 10 раз тоньше человеческого волоса.

Подковки могли, как писал Сядристый, «сами переворачиваться, становиться на ребро, цепляться за резец, словно смазанные клеем», и иногда, «улучив момент», под действием электростатических сил прыгали сторону. Да что подковки! Требовалось изготовить также и микроскопические стальные гвоздики. Толщина их не превосходила семи тысячных долей миллиметра. При помощи иголочки (нечего было и думать использовать, к примеру, пинцет) мастер прикладывал подковку к «копытцу» одной из ножек блохи и прибивал её тремя гвоздиками. Потом эта тонкая операция повторялась на «копытце» другой ножки.

Подкованная блоха с успехом демонстрировалась на многих выставках. Но Сядристый допустил большую ошибку. Пять лет спустя медные подковки стали «ржаветь», окисляться. Пришлось делать новые подковки, на этот раз из ювелирного золота, а гвоздики — из нержавеющей стали. Люди, глядя на блоху, ахали от удивления. А Сядристый, уже опытный мастер, считал эту работу самой простой: всего-то восемь деталей несложной формы. «Но зритель, — писал он, — верный старой легенде о подкованной блохе как о немыслимо тонкой работе, спешил увидеть её в первую очередь». Это уже позже всем стало ясно, что могут быть шедевры и удивительнее подкованной блохи!