Е. Нилов - Боткин

В Вене встретились Сеченов, Беккерс и Боткин. Сеченов, раньше своих друзей освоившийся на новом месте, уже работал над диссертацией в лаборатории физиолога Карла Людвига. Было решено просить профессора Людвига прочесть русским медикам цикл лекций по кровообращению и иннервации кровеносных сосудов, на что тот охотно согласился. «Людвиг принадлежал к числу профессоров, любящих процедуру чтения… С вивисекторской стороны лекции были обставлены роскошно», — вспоминал потом Сеченов, высоко ценивший немецкого физиолога.

Боткин писал: «До сих пор я вполне удовлетворен только лекциями Людвига, превосходящими всякое ожидание ясностью и полнотою изложения; лучшего физиолога мне еще не приходилось слышать; личность Людвига — самая милейшая, простота и любезность в обращении поразительны».

Со своей стороны Карл Людвиг, учитель целого поколения физиологов всех стран Европы, очень ценил своих русских учеников и стал для них не только руководителем, но и другом.

Основной задачей Боткина было ознакомиться с Венской терапевтической клиникой, где он и начал работать с присущим ему интересом к новому, настойчивостью и трудолюбием. Центральной фигурой Венского университета пятидесятых годов, после Рокитанского, стал Оппольцер, терапевт с европейским именем, автор широко распространенного руководства по внутренним болезням. Однако ни клиника, ни профессор не понравились Боткину, он писал в Берлин Белоголовому: «Оппольцер — прекрасный наблюдатель, сметливый диагност, вообще тип хорошего практического врача… Но так часто грешит против науки, что все же нельзя его назвать хорошим клиницистом в полном смысле этого слова. Соврать против химии, против патологической анатомии, даже против физиологии ему случается нередко».

Конечно, клиника, которой руководит профессор, являющий собой только «тип хорошего практического врача», не могла удовлетворить Боткина.

Он понимает, что наблюдательность и сметливость — это еще далеко не все, что от него требуется. Понимает, что для того, чтобы избавиться от эмпиризма, чтобы превратить медицину из искусства в науку, необходимо широко привлечь химию, патологическую анатомию, физиологию. Этот путь указал ему Вирхов. Впоследствии Боткин писал:

«…Вирхов, ища истину путем исследования, уничтожил авторитеты школ и гипотез, дал способ оценки фактов и указал нам истинный путь исследования».

«…Только те, которым выпало на долю быть очевидцами произведенного Вирховым переворота в медицине, — те, которым пришлось начать изучение медицины, не слышав еще имени Вирхова, — только они могут вполне сознать всю важность и все значение Вирхова в развитии медицины, как науки».

Боткина снова тянет в Берлин, в лабораторию Гоппе-Зейлера. Там теперь занимается Белоголовый. Боткин пишет Белоголовому: «Веной совершенно недоволен… Здесь многому не выучишься. Порядочному человеку в Вене больше трех месяцев быть грех».

В свой последний приезд в Москву Боткин познакомился с Анастасией Александровной Крыловой. Дочь небогатого московского чиновника, она получила серьезное образование, знала языки, музыку, литературу. В январе 1859 года Сергей Петрович стал женихом Крыловой. Он писал Белоголовому: «…Последняя почта принесла мне желанную весточку, которую я получил накануне нового года, и весь вечер ходил как пьяный. Поздравить меня ты можешь. Но я до сих пор еще не могу сказать, когда и где будет свадьба».

В другом письме он пишет: «…Свадьба моя отложилась до последнего числа апреля, Невеста выезжает в половине марта. Это известие получил по телеграфу тогда, когда начинал считать оставшиеся часы до счастливого дня моей жизни. Оно меня так озадачило, что я почти до сих пор не приду в себя. Вскоре после телеграммы я захворал снова своими болями со стороны печени и почти целую неделю не мор выходить из комнаты и до сих пор нахожусь в самом отвратительном состояния духа…»

Переутомление от работы, болезнь, необходимость отложить свадьбу — все это неблагоприятно подействовало на Боткина. Он стал раздражителен, и это скоро почувствовали его друзья.

«И в это-то злополучное время понесла нас нелегкая затеять спор о Сути жизненных явлений», — вспоминал потом Сеченов. Боткин, естественно, утверждал, что теория целлюлярной патологии самая прогрессивная. Сеченов же доказывал, что теория Вирхова, ставившая во главу угла изучение изменений в клетках, недостаточна, что надо изучать процессы, приводящие к этим изменениям, и исходить при этом из целостности живого организма. Сеченов горячился: «…клеточная патология, в основе которой лежит физиологическая самостоятельность клеточки, или по крайней мере гегемония ее над окружающей средой, как принцип ложна… При настоящем состоянии естественных наук единственный возможный принцип патологии есть молекулярный». «При других условиях, — вспоминал потом Сеченов, — спор мог бы кончиться благотворно — поправками и уступками с той и другой стороны, но в данном случае их не последовало, и он кончился со стороны Боткина… поговоркой: „Кто мешает конец и начало, у того в голове мочало“, которая меня настолько обидела, что в Вене мы уже не виделись более и я уехал в Гейдельберг».

Сеченов считал основной причиной вспышки Боткина его болезнь. Но только ли в этом дело? Известно же, что Боткин был по характеру мягким, уступчивым человеком. Может быть, он действительно думал, что в голове Сеченова «мочало», что он просто не понимает значения теории Вирхова? Писал же он впоследствии: «…В те времена Вирхов был доступен немногим, учение его далеко не было общим достоянием, как теперь, а метод его исследования и мышления был доступен только исключительным лицам».

Нет, такое предположение маловероятно. Боткин всегда преклонялся перед «гениальным взмахом Сеченовской мысли». Скорее можно предположить обратное: от Сеченова он впервые услышал серьезную критику учения Вирхова и, чувствуя, что не хватает аргументов, и не желая себе признаться в этом, неожиданно для себя нагрубил другу. Не с этого ли времени начала подтачиваться его вера в непреложность взглядов Вирхова? Пройдет много лет, и Боткин скажет: «Вирхов выучил целые поколения врачей не ограничиваться одними гипотезами, а путем исследования искать истины. В этом, по моему мнению, и заключается истинная заслуга Вирхова. Его окончательные выводы могут изменяться, целлюлярная теория, может быть, заменится новою, но путь исследования, указанный Вирховым, останется надолго открытым, с богатыми плодами в будущем».

Вскоре после ссоры с Сеченовым Боткин получил письмо от Глебова, который к этому времени был переведен из Московского университета в Петербург и назначен вице-президентом Военно-медицинской академии. Он писал, что есть возможность определить Сеченова на кафедру в академии и что для этого нужно получить от Сеченова письмо с описанием его работ в области физиологии.