Татьяна Лунгина - Волф Мессинг - человек загадка

Вольф Григорьевич заметил мое смущение и сам пришел мне на выручку:

— Хорошо, Таня, только без лишних славословий и еще без… — тут он минуту помолчал, подбирая слова, — еще без этого мистического тумана. И обязательно дай мне посмотреть свои заметки.

— А как вы получили гражданство в СССР? Или вас заставили принять его?

— Ишь ты, из психологии да в политику, — с иронией сказал Мессинг. — Да, этот период моей жизни насыщен множеством событий… Опасных и трагических, как говорят в России: я попадал из огня да в полымя. Удивляюсь, как я жив остался и вот сейчас разговариваю с тобой. А ведь благополучно перепрыгивают огненное кольцо только львы в цирке. Меня таким прыжкам никто не обучал.

Еще в 1937 году, выступая в одном из варшавских театров, я довольно убедительно и громко предсказал, что любой поход на восток закончится для Германии катастрофой. Я предсказал это в присутствии сотен людей. Это пророчество весьма дорого мне обошлось: 200 000 марок — в такую сумму позже была оценена фашистскими главарями моя голова. Ведь ни для кого не было секретом, что Адольф Гитлер окружил себя целым штатом всякого рода предсказателей: от составителей гороскопов до ученых телепатов, среди которых встречались одаренные психологи.

Одно время при нем подвизался и пользовался неограниченным доверием некто Гаусен, — «придворный ясновидец», — работу которого мне доводилось видеть раньше.

Чистокровный еврей, сын старосты синагоги, при всесильном арийце Љ1 он был вхож в салоны самых знатных вельмож третьего рейха. Возможно, что первые успехи фюрера он удачно обосновал положением звезд на небосклоне. Потом, когда его небесные советы стали расходиться с делами земными, печально закатилась его собственная звезда: его без лишних слов убрали. Впрочем, его судьба довольно точно и подробно передана в романе Фейхтвангера «Братья Лаутензак».

Атмосфера войны чувствовалась в Европе задолго до первых залпов. Но как всякому человеку свойственно даже в отчаянном положении надеяться на лучшее, так и я, ясно сознавая приход всеуничтожающего урагана, пытался «укрыться» в отчем доме. Потом понял, что слишком я заметная фигура в сельском пейзаже, и нужно уходить в большой город. Но и варшавский подвал не мог бесконечно долго служить мне надежным убежищем: за мной охотилось гестапо, и я решил выбраться из оккупированной в 1939 году Польши. И как раз тогда, когда я проявлял особую бдительность и осторожность, меня и схватили. Офицер, остановивший меня, долго вглядывался в мое лицо, потом вынул из кармана листок бумаги с моим портретом. Я узнал афишу с объявлением, которую расклеивали гитлеровцы по Варшаве, о награде за мое обнаружение.

— Ты кто? — спросил офицер и дернул меня больно за мои длинные волосы.

— Я художник…

— Врешь! Иуда! Ты Вольф Мессинг! Это ты предсказал смерть нашему фюреру.

Офицер еще раз сверил фотографию с оригиналом и с одного размаху молотобойным ударом сбил меня с ног. С мостовой он поднял меня за волосы, брезгливо отстраняясь от моего кровоточащего рта. С земли-то он меня поднял, но на ней остались, «посеянными на счастье», мои зубы.

Меня отвезли в полицейский участок и, не обыскав, бросили в камеру. Сидя в камере, я понял: или я уйду сейчас, или погибну. И все должно решиться до утра. Я сосредоточил до предела свою волю сначала на том, чтобы заставить полицейских из наружной охраны войти внутрь здания. А затем заставил собраться у себя в камере всех полицейских, которые были в помещении участка. Они открывали дверь, перебрасывались шутками, но на меня не обращали никакого внимания, словно в камере никого не было. Я же лежал, не шевелясь, боясь произвести малейший шорох, хотя полицейские и были «запрограммированы» мной так, что они вошли в «пустующую» камеру. Но поскольку вопрос для меня стоял поистине гамлетовский — быть или не быть — я не мог положиться только на свою психическую «атаку», а потому тихонько, как мышонок мимо кошки, проскользнул мимо полицейских, когда те стояли у противоположной стены.

Я облегченно вздохнул лишь тогда, когда засов окованной железом двери поддался мне, и я мог не опасаться немедленной погони. Представляю, какой переполох начался спустя двадцать минут в полицейском участке, когда с них сошли мои «чары» и они обнаружили себя запертыми в арестантской камере!

Но мне еще предстояло пробраться в какое-нибудь укрытие по ночной Варшаве, что теперь стало для меня вдвойне опасно. Строжайший комендантский час давно уже наступил, и будь я задержан по малейшему поводу, — сразу стали бы известны мои «фокусы» в полицейском участке, — и тогда утро для меня вообще не наступило бы.

В кромешной тьме, по глухим переулкам бежал я квартал за кварталом, пока не очутился в предместье столицы — районе, населенном бывалым людом. В дешевых меблирашках здесь ютились неудачники-актеры, спившиеся художники, вышедшие в тираж проститутки. Район, на облавы в котором немецкая комендатура решалась только в дневное время.

Никогда раньше я здесь не бывал, но четко держал в памяти адрес одного старого доброго венгра, циркового клоуна Яноша, с которым был знаком по гастролям в Австрии. Пародируя воздушных гимнастов, он сорвался (не в шутку) с трапеции, и то выступление в венском шапито оказалось для него последним. Все предвоенные годы он жил, по сути, подаянием, развлекая дворовых мальчишек и кумушек, и пожертвованиями актерской братии. Дважды я посылал ему деньги по почте, но на варшавской его квартире не был. Я не сомневался, что Янош не откажет мне в приюте, даже с риском для себя. Так и случилось. Я пробыл у него два дня, не показывая носу даже в коридор. Днем Янош отправлялся за продуктами и по моему поручению собирал деньги и ценности, которые я хранил в разных местах. Ведь мне нужно было подготовиться к дальней дороге, так как я окончательно решил пробираться на восток, бежать из Польши. В то время многие были убеждены, что от чумы фашизма спасение можно найти в Советском Союзе. Не был и я исключением. На третьи сутки перед рассветом у дома Яноша остановилась крестьянская телега с сеном. В ней меня и вывез сердобольный поляк, с которым Янош столковался накануне на рынке.

За городом я стал переходить из рук одних проводников в руки других, щедро платил им, и через неделю уже подходил с провожатыми к берегу Западного Буга. На той стороне лежала огромная неведомая мне страна…

Нос небольшой лодки мягко чиркнул по песчаной отмели… Рубикон перейден! Ориентируясь по звездам, я пошел на восток, так и не наткнувшись на пограничный пост, что совсем не входило в мои планы. Я не знал ни местности, ни обычаев новой страны, и мне необходимо было влиться в общий поток беженцев и поскорей легализовать свое положение. Так я добрался до Бреста, где немедленно представился властям.