Шарль Голль - Военные мемуары - Единство 1942-1944

Этот демарш ничуть не удивил меня. Насколько мне известно, уже в начале августа маршал, с минуты на минуту ожидавший, что немцы заставят его уехать в Германию, вступил в контакт с руководителями Сопротивления. Анри Ингран, комиссар республики в Клермон-Ферране, довел до моего сведения, что 14 августа его посетил, по поручению маршала, капитан Олиоль. Маршал сообщал о готовности поручить свою особу охране внутренних сил и одновременно заявить о своем отказе от власти. Ингран ответил, что, если маршал сдастся ему, внутренние силы обеспечат его безопасность. Но Петен не довел до конца своего плана: по всей вероятности, ему помешали меры, принятые немцами, которые усилили наблюдение за ним перед отправкой в Бельфор и Зигмаринген. И вот теперь доверенное лицо маршала уведомляет меня, что хочет вести со мной официальные переговоры.

Какой конец! Какое признание! Так, значит, в момент крушения Виши Филипп Петен повернулся к Шарлю де Голлю. Вот чем кончилась эта отвратительная серия капитуляций, приведшая к тому, что под предлогом "спасения имущества" было принято рабство. Как неизмерима глубина падения, если к подобной политике прибегает на склоне лет военачальник, некогда покрывший себя славой! Читая документы, которые мне вручили от его имени, я чувствую, как лишний раз подтверждается то, в чем я был всегда уверен, и одновременно душу мне сжимает несказанная грусть. Господин маршал! Вы когда-то покрыли такой славой наше оружие, вы в свое время были моим начальником и служили мне примером - и к чему вы пришли?

Ну а что я могу ответить на это письмо? В данном случае чувства отступают перед государственными соображениями. Маршал говорит о гражданской войне. Если он подразумевает под этим резкое столкновение между двумя частями французского народа, то ничего подобного и не намечается. Дело в том, что ни один из его сторонников не выступает против моей власти. На освобожденной территории нет ни одного департамента, ни одного города, ни одной коммуны, ни одного чиновника, ни одного солдата, даже ни одного частного лица, которые пытались бы противостоять де Голлю из преданности Петену. Что касается репрессивных мер, которые отдельные отряды Сопротивления могли бы учинить по отношению к людям, подвергавшим их преследованиям в угоду противнику, то тут должны вмешаться соответствующие органы, не забывая, однако, о соблюдении справедливости. Здесь ни о чем нельзя договориться заранее.

А главное - основание, на которое ссылается Петен, предлагая вступить со мной в соглашение, как раз и делает такое соглашение невозможным. Правительство республики начисто отказывает ему в праве именовать себя носителем законной власти не только потому, что он в свое время принял отречение обезумевшего от страха парламента, но и потому, что он согласился отдать в рабство Францию, официально сотрудничал с захватчиками, приказывал сражаться против французских солдат и солдат союзников, боровшихся за освобождение, и в то же время не было такого дня, когда бы он разрешил стрелять по немцам. Больше того, ни в своем письме Офану, ни в прощальном слове, адресованном французам, Петен нигде не осуждает "перемирия", не призывает: "Вперед на врага!" Так вот: орган, утративший свою независимость, не может считаться законным французским правительством. Мы, французы, на протяжении истории пережили немало бед, теряли провинции, платили репарации, но никогда государство наше не мирилось с иностранным владычеством. Даже король из Бурже [124], даже монархия, реставрированная в 1814 и в 1815, или правительство и ассамблея, заседавшие в Версале в 1871 году, не шли на поводу у иностранцев. Если Франция признает власть, которая наденет на нее ярмо, она лишится будущего.

Призыв, идущий из глубин истории, инстинкт патриота своей страны побуждает меня принять в свои руки сокровище, которое осталось нам в наследство, - обеспечение французского суверенитета. Это я являюсь носителем законности. И в качестве такового могу призвать народ к войне и к единению, установить порядок, закон, справедливость, потребовать, чтобы за границей уважали права Франции. Здесь я не отступлю ни на шаг и не пойду ни на какие компромиссы. Я признаю побуждения, которые заставили маршала написать это послание; не сомневаюсь я и в том, насколько важно с моральной точки зрения для будущего нации то, что Петен в конечном счете обратился именно к де Голлю, и тем не менее я могу ответить маршалу лишь молчанием.

К тому же сейчас, ночью, наступившей после столь бурного дня, вокруг воцарилась наконец тишина. Настало время подвести итоги тому, что сделано, и представить себе дальнейшее. Сегодня единство одержало верх. Зародившееся в Браззавиле, выросшее в Алжире, оно расцвело полным цветом в Париже. И Франция, которая, казалось, была обречена на бедствия, на отчаяние и на раздоры, сейчас имеет все возможности дойти в едином строю до конца нынешней драмы и наравне с другими выйти из нее победоносной, вернув себе свои земли, свое место, свои достоинство. Можно надеяться, что французы, перегруппировавшись сейчас, надолго останутся в таком состоянии и, пока не дойдут до ближайшей цели, не распадутся на разделяющие их категории, которые - ввиду разницы своих идеалов - неизменно препятствуют национальной сплоченности.

Измерив стоящие передо мной задачи, я должен оценить и свои силы. Моя роль состоит в том, чтобы заставить разнородные элементы нации служить единой цели, ведущей к спасению страны, и я обязан - каковы бы ни были мои недостатки - играть эту роль до тех пор, пока будет продолжаться кризис, а затем - если пожелает страна - и до тех пор, пока не будут созданы достойные ее институты, соответствующие нашей эпохе и вооруженные тяжелым опытом пережитого, а тогда уж передать им руководство страной.

Я знаю, что по мере того, как будет отдаляться опасность, все группировки, все школы, все ареопаги постепенно возникнут на мое пути ожившие и враждебные. Нет такого догматического течения или бунтарства, такого олицетворения бездеятельности или претенциозности, такого безразличия или интереса, которые сначала тайно, а потом и явно не выступили бы против моего начинания, имеющего целью сплотить французов вокруг Франции и создать сильное и справедливое государство. Если говорит о человеческих привязанностях, то уделом мне будет одиночество. Но каким могучим рычагом для того, чтобы поднять такую ношу, является поддержка народа! Это могучее доверие, это простое дружелюбие, свидетельство которых я вижу на каждом шагу, - вот что будет меня поддерживать.

И призыв мой мало-помалу был услышан. Медленно, трудно создавалось единство. А теперь народ и его руководитель, помогая друг другу, вступили на путь спасения.