Шарль Голль - Военные мемуары - Единство 1942-1944

Следовательно, перед нами вставала задача подготовить на полуострове вооруженное сопротивление противнику, чтобы он не мог без боя завладеть нашими постами, изгнать из страны наших представителей и окончательно растоптать наше достоинство. Надо послать на Дальний Восток войска, которые могли бы вступить на территорию Индокитая, как только представится возможность. В своем письме от 29 февраля 1944 генералу Мордану я постарался укрепить его в добрых намерениях и уточнил, чего ждет от него и от его солдат правительство в той чрезвычайно трудной ситуации, в какой он оказался. Некоторое время спустя я назначил генерала Блезо командующим войсками, предназначенными для Дальнего Востока. Но поскольку эти войска могли начать операции лишь из Индии, Бирмы или Китая, для их отправки требовалось согласие союзников. А Вашингтон, Лондон и Чунцин не торопились с ответом. Тем не менее мы добились разрешения английского правительства и лорда Маунтбэттена, главнокомандующего в районе Индийского океана, на то, чтобы генерал Блезо прибыл в Дели и там вел подготовку к дальнейшим действиям. Вместе с генералом отбывает эшелон с нашими войсками. Это первый шаг к цели. Но в глубине души мы прекрасно знаем, что проблема Индокитая, как и все будущее Франции, будет решаться в Париже.

И вот 15 августа части 1-й французской армии и 6-го американского корпуса высаживаются на побережье Прованса. Первоначально всеми этими войсками командует генерал Пэтч. Делаттр возглавляет наши войска. Я одобряю план операций. После высадки американцы пойдут на Гренобль, придерживаясь "дороги Наполеона"; французы займут Тулон и Марсель и двинутся вверх по течению Роны. Вечером, под прикрытием сильнейшей бомбардировки с моря и с воздуха, первые американские части вступили на французскую землю между Кавалер и Ле Трейя. Высадка парашютистов в Карнуле, Люке и Мюи, а также наших африканских десантных команд в Рейоле и в Лаванду произошла, как и предполагалось, ночью, а днем приступили к высадке три американские дивизии. 16 августа началось наступление на Тулон дивизий Броссе, де Монсабера, дю Вижье, высадившихся в Рейоле, в Кавалере, в Сен-Тропезе, в Сен-Максиме, в то время как американцы подступают к Драгиньяну.

В больших операциях обычно бывает так, что постепенно накапливаются усилия, а затем в какую-то минуту происходит бросок, объединяющий в едином порыве различные разрозненные части. Известия, в изобилии поступающие 18 августа со всех участков битвы, показывают, какую роль играют повсюду французы, свидетельствуют о согласованности действий наших сил.

В Провансе Делаттра , видя растерянность, охватившую 19-ю немецкую армию, решил воспользоваться своим преимуществом. По его приказу части Лармина и Мансабера заканчивают окружение Тулона, а отдельные наши отряды уже направляются в Марсель. В этот день был окончательно прорван немецкий фронт в Нормандии. Особенно отличается при этом дивизия Леклерка, ведущая бои с 11 августа. Дорога на Париж открыта. В столице полиция и партизаны начинают стрелять по захватчикам. Изо всех районов поступают донесения о том, что бойцы Сопротивления вступают в схватки с врагом. Как мы и хотели, битва союзников за Францию становится также "битвой Франции". Французы ведут "общий бой за свою общую родину".

Политика, дипломатия, оружие вместе подготовили это единство. Теперь необходимо объединить нацию, как только она выберется из водоворота. Я выезжаю из Алжира в Париж.

Париж свыше четырех лет был укором свободному миру. И вдруг он становится магнитом. Пока скованный и оглушенный гигант, казалось, спал, все как-то мирились с его отсутствием. Но лишь только немецкий фронт был прорван в Нормандии, французская столица сразу очутилась в центре стратегических замыслов, в самом сердце политики. Планы главнокомандующих, расчеты правительств, маневры честолюбцев, взволнованные чувства людей все сосредоточилось на этом городе. Париж возвращался к жизни. Сколь много могло теперь измениться!

Прежде всего Париж, если этому не помешают, решит вопрос о том, какая будет власть во Франции. Все убеждены, что если де Голль по прибытии в столицу не будет поставлен перед свершившимся фактом, народ выскажется за то, чтобы он остался у власти. А потому все те, кто - будь то в стране или за ее пределами - питает надежду помешать такому исходу или по крайней мере сделать успех неполным или спорным, постараются - независимо от того, к какому лагерю они принадлежат, - в последнюю минуту воспользоваться освобождением и создать такую ситуацию, которая поставит меня в затруднительное положение, а возможно, даже и парализует. Но нация сделала свой выбор, и волна общественных чувств сметет эти попытки.

Одна из них была предпринята Пьером Лавалем. В те августовские дни, когда мне сообщали о решающих успехах, достигнутых в Нормандии, о высадке в Провансе, о боях, которые ведет силы внутреннего Сопротивления, о назревающем восстании в Париже, я узнал и об интриге, замышляемой человеком, запятнавшим себя коллаборационизмом. Его замысел заключался в том, чтобы созвать в Париже "национальную" ассамблею 1940 и на ее основе создать так называемое "правительство единения", которое на правах законного органа встретило бы в Париже союзников и де Голля. Таким образом почва была бы выбита из-под ног генерала. Конечно, ему было бы предоставлено место в исполнительном органе, а в случае необходимости он был бы даже поставлен во главе исполнительной власти. Но, развенчав его морально и лишив поддержки народа, от него скоро отделались бы с помощью проверенных средств: воздаяния никому не нужных почестей, все возрастающей обструкции со стороны партий и, наконец, всеобщей оппозиции под тем предлогом, будто, с одной стороны, он не в состоянии управлять страной, а с другой - метит в диктаторы. Что же до самого Лаваля, то, обеспечив приход к власти парламентариев - услуга, о которой эти последние, конечно, не забыли бы, хотя и были бы обязаны вынести ему принципиальное осуждение, - он отошел бы в сторонку, пока все не забудется и обстоятельства не изменятся в его пользу.

Но чтобы провести такой план в жизнь, необходима была помощь со стороны самых разнородных элементов. И прежде всего требовалось участие какого-то видного деятеля, достаточно авторитетного для парламента, деятеля, известного своей оппозицией политике Петена, достаточно уважаемого за границей, иначе это трудно было бы выдать за реставрацию республиканского режима. Вполне подходящим для этой цели казался Эррио. Оставалось только уговорить его. Приходилось учитывать также то, что новая власть должна быть признана союзниками после того, как они вступят в Париж. А кроме того, надо, чтобы согласились и немцы, так как ведь их войска еще находятся в столице. И, наконец, надо получить согласие маршала, иначе оккупанты не дадут разрешения, союзники не признают такого правительства, парламентарии откажутся явиться, ну а что касается Сопротивления, то оно в любом случае с возмущением откажется признать подобную власть.