Антон Короленков - Сулла

Оставлял желать лучшего и качественный уровень римской армии. Особенно ярко это продемонстрировали войны в Испании. [52]Когда Сципион Эмилиан, один из лучших римских полководцев того времени, прибыл под стены Нуманции, он несколько месяцев безжалостно муштровал распустившихся солдат, но так и не решился бросить их в бой с немногочисленным врагом. К тому же сокращались мобилизационные возможности, ибо безземельных крестьян в армию не брали. Римское крестьянство понемногу разорялось – у кого-то хозяйство приходило в упадок во время долгих походов, [53]у кого-то захватывали землю сильные соседи, кому-то просто не везло. Это не только ослабляло армию, но и обостряло социальную напряженность – ведь обладание землей давало не только средства пропитания, но и обеспечивало более высокий социальный статус. И хотя разорившихся крестьян было сравнительно немного, вряд ли больше нескольких десятков тысяч, их вполне хватило бы, чтобы при подходящих обстоятельствах затеять смуту.

Серьезной проблемой стали отношения Рима с италийскими союзниками. Последние составляли от половины до двух третей римской армии, [54]и, в сущности, именно они завоевывали для римлян ойкумену. Однако, несмотря на это, италийцы не обладали равными с квиритами правами. Конечно, некоторые представители италийской верхушки добились римского или латинского гражданства, [55]но таких было немного. А ведь это открывало счастливчикам или хотя бы их детям при благоприятном стечении обстоятельств дорогу в сенат. Однако дело было не только и, видимо, не столько в карьерных перспективах, которые открывались лишь перед единицами. Наибольшее недовольство, по-видимому, вызывало то, что при выводе римлянами колоний в италийские города жители последних лишались значительной (и далеко не худшей) части своих земель, которую отдавали колонистам. Они занимали приниженное положение и на военной службе и вообще больше других страдали от произвола римских властей. [56]

Наконец, недовольны были римские всадники, обладавшие подчас огромными богатствами. Они ссужали сенаторов деньгами, помогали им обойти запреты, мешавшие patres заниматься торговлей и получать от нее немалые барыши. Однако в политике они могли участвовать лишь негласно, как это впоследствии делал друг Цицерона Аттик. В сенат удавалось попасть лишь единицам.

Слишком многое мешало провести масштабные социальные реформы. Прежде всего – консервативное сознание, и не только нобилитета, традиционно отождествлявшегося с государством, [57]но и римлян вообще. Граждане ориентировались прежде всего на обычаи предков, mores maiorum, а те не предусматривали ни равенства в правах квиритов с италийцами, ни активного участия всадников в политической жизни, ни широкой раздачи земли обедневшим простолюдинам. К тому же все это затрагивало вполне конкретные интересы знати и заставило бы ее поделиться благами власти слишком уж со многими.

Отсутствовал и эффективный механизм проведения реформ. Ожидать их от сената, где господствовал нобилитет, не приходилось. Конечно, можно было попробовать обратиться к народному собранию, что и сделали братья Гракхи, а затем Сатурнин, Сульпиций и Цезарь. Однако комиции представляли собой слишком громоздкий механизм для проведения долговременной политики. К тому же они не обеспечивали реформаторам не только длительного пребывания у власти, но даже личной безопасности. Гарантом того и другого могла стать только армия. Но это означало уже не борьбу в рамках закона, а гражданскую войну. Именно ее и начнет герой нашей книги – Луций Корнелий Сулла.

Однако в начале последней трети II века до н. э. такой сценарий развития событий не мог никому представиться даже в кошмарном сне. Казалось, все можно уладить миром; некоторые даже надеялись на то, что трудности разрешатся сами собой. Ходило много разговоров о проектах аграрной реформы – нобили слишком откровенно прибирали к рукам ager publicus, тогда как простые граждане понемногу лишались земли. Один из таких проектов хотел предложить друг Сципиона Эмилиана Гай Лелий. [58]Однако потом он внял уговорам друзей и отказался от своего намерения (Плутарх. Тиберий Гракх. 8.5).

Через несколько лет это сделал плебейский трибун Тиберий Семпроний Гракх – сын и внук двукратных консулов, герой Третьей Пунической войны, первым взошедший на стену Карфагена. Сейчас уже трудно сказать, что толкнуло его на дерзкое выступление; друзья говорили о сочувствии Тиберия плебсу, враги – о низменном честолюбии. [59]Вероятно, он беспокоился не столько о «маленьком человеке», сколько о слабеющей мощи римской державы, ибо воевал в Испании и видел, во что превратилась разложившаяся римская армия, которая не раз отступала перед немногочисленными нумантинцами. [60]Правда, можно было понизить ценз при наборе в армию и тем исправить положение, что впоследствии и сделали. Но именно зажиточные крестьяне по традиции считались лучшими воинами. Любопытный факт: в 232 году до н. э. плебейский трибун Гай Фламиний Непот, преодолев сильнейшее сопротивление верхов, провел закон о разделе между простолюдинами земель сенонов и пиценов на севере и северо-востоке Италии – так называемого ager Gallicus et Picenus. [61]И именно эти края спустя столетие и более продолжали давать Республике тысячи и тысячи воинов, [62]причем далеко не худших.

Кроме того, чрезмерное обогащение одних нобилей за счет ager publicus не означало, что таким же образом наживались другие. В результате увеличивался имущественный разрыв между самими аристократами, расшатывалось относительное политическое равновесие, ибо богатство – это власть. Недаром закон поддержали многие влиятельные лица – принципе сената и тесть Тиберия Аппий Клавдий Пульхр, консул 133 года до н. э. Публий Муций Сцевола, великий понтифик Публий Лициний Красе, а также и менее видные сенаторы – Гай Папирий Карбон, Гай Порций Катон и др. [63]

Так или иначе, Тиберий предложил в комициях законопроект об изъятии излишков общественной земли у тех, кто ее захватил, – позволялось арендовать не более 500 югеров (126 гектаров) [64]плюс еще по 250 югеров на двух взрослых сыновей, итого тысячу югеров общественной земли. Остальное предлагалось раздать нуждающимся – по 30 югеров на семью, что позволяло создать крепкие хозяйства. [65]

В той части предложения Тиберия, где говорилось о земельном максимуме, речь шла о возвращении к закону Лициния – Секстия 367 года до н. э. (Аппиан. Гражданские войны, далее – ГВ. I. 9. 37). Однако этот закон никто не соблюдал, а один из его авторов, Лициний Столон, был в отместку осужден за нарушение собственного закона. [66]Кроме того, впервые был официально поставлен вопрос не о разделе земли, захваченной у врага, [67]а о перераспределении той, что уже имела владельцев. [68]«Аграрный закон и революция означали одно и то же». [69]