Александр Керенский - Моя жизнь в подполье

Что ни говорите, а главная черта бурлящего нашего времени – необычайная его вместимость. Оно готово вобрать в свою память все, что было на пути нашей истории. Это и неудивительно: мы так стремительно ринулись вперед, что волей-неволей приходится на бегу оглядываться назад и с удивлением убеждаться, что одно уже случалось, о другом нас история уже предупреждала. Тан, сама собой, а не кем-либо санкционированная, возникла «теория белых пятен», которых на наш век придется еще с лихвой.

Похоже, будто достался нам сегодня старый сундук с побитыми, поцарапанными, но все же уцелевшими негативами, с которых должны мы теперь, движимые отнюдь не праздным любопытством, сделать позитивный отпечаток. И, делая это, видим, как в гуще событий прошлого появляются и фигуры этого самого прошлого, еще вчера списанные в архив – списанные, однако, не историей (история ничего и никого не списывает, а только расставляет по местам!), но ее цензорами и доброхотными «исправителями». Они-то и делали из либералов злодеев, а из людей, которые хотели не совсем того, к чему мы пришли, – клоунов и паяцев, которые убегали от суда народа не иначе как переодевшись «в бабье». Дело и время зашли здесь так далеко, что судить сегодня об этих людях, пользуясь только поздней критикой, а не первоисточниками, довольно трудно. Теперь же выясняется, что именно они, эти люди, и оставили первоисточники – книги, своевременно до нас не дошедшие.

Так, в 1965 году вышла в Нью-Йорке – по-английски – книга «Россия и поворотный пункт истории». Разумеется, сначала следовало бы напечатать ее по-русски, тем более что и написана она русским языком и тем более что автор ее не кто иной, как Александр Федорович Керенский – фигура в русской истории, хотим мы того или не хотим, куда как примечательная, а до некоторой степени даже узловая.

Конечно, такие факты, как тот, например, что Керенский учился в той же Симбирской гимназии, где и Ленин, и что юридический факультет тем и другим одинаково успешно окончен, не более чем истерические совпадения. Но действовали-то они в одну эпоху и на одном историческом этаже, а это уже существеннее, так что биографические черты из жизни будущего премьера России приобретают особый интерес.

Следует напомнить, что в 1912 году тридцатилетний адвокат и уже известный политический деятель избирается депутатом Четвертой Государственной думы, где сразу возглавляет оппозицию. Социал-революционер по убеждениям, Керенский намеревается даже вступить в боевую организацию и участвовать в готовившемся тогда покушении на Николая II. Но в дело вмешивается небезызвестный провокатор Азеф, эту организацию возглавлявший и решительно отказавшийся принять в нее нового члена на том основании, что у Керенского «нет никакого революционного опыта». Что касается опыта, сказать трудно, но, согласитесь, довольно странно выглядит после этого ярлык «пособника самодержавия», навешенный на Керенского впоследствии официальной историографией… Впрочем, подробная политическая биография Керенского – дело будущего, и во многом основываться она должна на книгах, им оставленных, в том числе и на той, главу из которой мы предлагаем читателям.

Нужно, однако, сказать, что из-за объема материала за бортом повествования пришлось оставить весьма интересные факты, – например, о Распутине, царице Александре Федоровне и Николае II, – факты, которые до сих пор не были известны. Но если они представляют собой до некоторой степени интимный и, так сказать, пикантный интерес, то факты, касающиеся современного автору исторического процесса, вызовут, несомненно, интерес общественный. Так, основываясь на документах, Керенский опровергает, кстати сказать, и на Западе распространенную легенду о том, что до октября семнадцатого года «только десять процентов населения России были грамотны». На самом деле средние и высшие учебные заведения России по социальному составу учащихся были самыми демократическими в мире, и если в 1906 году в стране было 76 тысяч школ с общим числом учащихся около четырех миллионов, то к 1915-му стало уже 122 тысячи школ и более чем восемь миллионов учащихся.

Не менее впечатляющими оказываются и другие сообщаемые автором и документально подтверждаемые факты: например, колоссальный рост кооперативного движения в России, которое к 1916 году насчитывало десять миллионов пятьсот тысяч членов; или то, например, что за пять лет – с 1900-го по 1905-й – промышленное производство России увеличилось белее чем на 50 процентов, а к 1913-му – на 290 процентов. Но это, как выразился один писатель, информация к размышлению, которое, возможно, и последует, когда книга будет издана.

Предлагаемая глава касается одного эпизода, где рассказывается о том, как в октябре семнадцатого, воспользовавшись своей популярностью, Керенский сумел уйти от охоты на него и почти полгода нелегально жил в России. Оценивать и трактовать написанное будет, конечно, читатель, но все же нелишним представляется сказать, что в предисловии к своей книге, сравнивая работу историка и мемуариста, Керенский подчеркивает, что тот и другой должны быть объективны только в отношении фактов, истолкование же их зависит от взглядов и симпатий автора. Пусть эта оговорка станет и предисловием к нашей публикации.

31-го октября 1917 г. генерал Краснов послал казачью делегацию в Красное Село под Петроградом, чтобы они вступили там в переговоры о перемирии с большевиками. Ранним утром 1 ноября делегация казаков вернулась в сопровождении большевистской делегации, которую возглавлял матрос П.Дыбенко. (В 1937 г. Дыбенко был расстрелян одновременно с Тухачевским.) Переговоры казаков с большевиками происходили в нижнем этаже Гатчинского дворца в присутствии ген. Краснова и его начальника штаба полковника Попова.

Я ждал конца этих переговоров в моей квартире на верхнем этаже, как вдруг внезапно ко мне вошли несколько друзей, сообщивших тревожные вести: переговоры почти закончены, казаки согласились выдать меня Дыбенке в обмен на обещание выпустить казаков домой, на Дон, с лошадьми и оружием.

Гатчинский дворец был почти пуст. Оставалась только небольшая группа преданных людей, которые были посредниками и информировали меня о ходе переговоров. Мы знали о полной деморализации казаков и о тайной работе, происходившей вокруг нас. Но нам казалось невероятным, чтобы генерал Краснов или командиры казачьего корпуса унизились до простого предательства.

Около 11 час. утра ко мне пришел генерал Краснов. Если до сих пор у меня были основания подозревать его, то во время разговора с ним эти подозрения превратились в уверенность. Краснов старался уговорить меня поехать в Петроград для переговоров с Лениным. Он убеждал меня, что под охраной казаков я буду в полной безопасности. Он считал, что это единственный выход из создавшегося положения. Вспоминая теперь прошлое, я понимаю, как трудна была миссия генерала, который, конечно, по природе не был предателем. Около полудня мои «наблюдатели» пришли наверх и сообщили о конечных результатах переговоров. Было решено выдать меня Дыбенке, а казаков пропустить на Дон.