Эммануил Казакевич - Дом на площади

Альбина охотно перевела эти слова по телефону жене Зеленбаха.

Бургомистр явился минут через пятнадцать. Альбина доложила о его приходе.

— Зовите, — сказал Лубенцов.

— Может, лучше, если он подождет минут десять, я сказала ему, что вы очень заняты.

Лубенцов засмеялся, но повторил:

— Зовите.

Зеленбах вошел и поклонился. Лубенцов сказал:

— Завтра утром пошлете машины за бензином в Фихтенроде. Обратитесь к коменданту майору Пигареву. А вы уже говорили с автотранспортными фирмами? Еще не говорили? Ах, как нехорошо! Просто из рук вон! Сейчас вы вызовете к себе в ратушу хозяев этих фирм и дадите им нужные распоряжения. Не завтра, а немедленно. И вообще вы слишком рано кончаете работу. Вы и все чиновники магистрата. Когда город в развалинах, жрать нечего, люди страдают магистрат не имеет права уходить со службы в пять часов вечера. Завтра с утра все население, включая буржуазию, должно выйти на очистку улиц от обломков. Движение разрешается до одиннадцати вечера. Все пивные, кафе и прочее открыть. Все. Вы свободны.

Но Зеленбах не уходил. Он начал говорить сдержанно-взволнованно:

— Я понимаю, что ко мне имеется много претензий… Это вполне естественно при моей должности в столь тяжелое время… Я выполнял указания оккупационных властей… и старался, очень старался… заслужить доверие. Я и впредь буду…

Лубенцов прервал его:

— Теперь слишком поздно говорить на эти темы. — Заметив, что эти слова имеют двойной смысл, он поправил Альбину: — Поздно в том смысле, что поздно, время позднее. Я прошлую ночь совсем не спал.

Когда дверь за бургомистром закрылась, Лубенцов сказал Воронину:

— Постели мне здесь где-нибудь.

Альбина воспротивилась этому.

— Что вы, товарищ подполковник, — сказала она. — Знаете что? Поедем пока ко мне. У меня хорошая квартира. Вы отдохнете, а завтра я подыщу вам… Есть очень хороший особняк генерала в отставке фон Липпе. Сам генерал сбежал.

Лубенцов улыбнулся и махнул рукой.

— Неудобно подполковнику спать в генеральской постели.

Она воскликнула:

— Наоборот, это поднимет ваш авторитет среди немцев.

Ее кто-то позвал, и она вышла.

— Резвая бабка, — сказал Воронин.

— Да, молодец девица, — согласился Лубенцов. — Ты ее, кажется, не очень любишь?

Воронин на этот вопрос ничего не ответил, а только спросил:

— Ну что, вызвать Ивана? Поедете к ней отдыхать?

— Нет, не поеду, — засмеялся Лубенцов, — не бойся.

Воронин, довольный, ухмыльнулся и пошел стелить Лубенцову постель. За этим занятием его застала Альбина.

— Вы кому стелете? — спросила она.

Воронин ответил с некоторым злорадством:

— Как так кому? Подполковнику Лубенцову, коменданту города.

— Он поедет ко мне. Коменданту нельзя так спать. Это снижает его авторитет.

— Опять ты со своим авторитетом! Да не вмешивайся ты не в свое дело! Тут все свои, переводить не надо.

Глаза Альбины сверкнули, но она сдержалась, подошла вплотную к Воронину, разметала его чуб и сказала шутливо:

— Ох, вы какой строгий! Как монах.

Ее голос зарокотал.

Воронин, неожиданно для себя самого, схватил ее за плечи. Но она вырвалась и сказала:

— Ну, ну, осторожнее на поворотах. Коменданту пожалуюсь.

Воронин вполголоса выругался и проговорил не без восхищения:

— Ух, проклятая!

— Девушку я тебе раздобуду, не беспокойся, — сказала Альбина, приводя в порядок прическу. — Такую эффектную, что не видел ты ничего похожего. Любой национальности, какую хочешь. А меня не трогай. Для вас я аусгешлёссен! [23] Исключается (нем.).

— Ладно, иди к бесу, — пробурчал Воронин. — Не искушай. Надоела.

Она постояла с минуту, посмотрела, как он стелет на диван шинель и байковое одеяло, и, с презрением покачав головой, сказала:

— Ладно, я сейчас сама постелю.

Но вместо того чтобы стелить, она стала звонить кому-то по телефону. Она говорила по-немецки. Потом, поманив за собой Воронина, вышла на балкон. Вскоре к дому подкатила автомашина. Из нее вылезли две немки, неся два огромных баула, в которых, как вскоре выяснилось, были одеяла, подушки, простыни и полотенца. Одна из немок — пожилая, пухлая — говорила с Альбиной подобострастно, низко кланяясь и прижимая ручки к высокой груди. Альбина отвечала ей кратко и не слишком приветливо.

— Гут, [24] Хорошо (нем.). - повторяла она много раз, но довольно сухо.

Вторая немка — востроглазая служаночка — стояла у стены и смотрела на Альбину и Воронина боязливо, но с интересом.

Альбина выпроводила их. Глаза ее были полны торжества.

— Подлизывается, старая карга, — сказала она.

— А это кто? — спросил Воронин.

— Фрау Бетхер, хозяйка галантерейной фирмы. Я у нее работала одно время. Сволочь порядочная.

Когда Лубенцов наконец улегся спать, было два часа ночи. Заснул он не скоро — перед его закрытыми глазами все мелькали лица и пейзажи. И ему все казалось, что он едет без конца куда-то. Такой напряженной жизнью он, пожалуй, и на фронте не жил.

«Завтракал с капиталистом, полдничал с помещицей, обедал с английским баронетом, провел вечер с подпольной коммунистической группой, — думал он, усмехаясь. — Как в авантюрном романе. Расскажешь — не поверят».

Спал он плохо.

Ему снилось, что он ползет с двумя разведчиками по снежному полю. Они в белых маскхалатах. Впереди виднеется черная полоска леса, а левее деревенька, вся разрушенная.

«Немцы там, в деревне», — говорит кто-то из разведчиков, и Лубенцов узнает голос своего бывшего ординарца Чибирева, погибшего в городе Шнайдемюле. Он удивляется, почему Чибирев здесь, и радуется тому, что Чибирев, оказывается, был в длительной отлучке и наконец вернулся, а вовсе не был убит, как это считалось раньше. И он тут же решает оставить Чибирева при комендатуре, причем нисколько не удивляется тому, что он, комендант, ползет по снегу, как разведчик.

Они ползут и вскоре замирают позади одного из крайних домов покинутого, полуобгоревшего. И они видят, что по деревне ездят машины, ходят немецкие солдаты. Но когда трое из этих немецких солдат приближаются, Лубенцов с изумлением и не без ужаса замечает, что это вовсе не немцы, а англичане: майор Фрезер, бывший комендант Лаутербурга, и два английских офицера — голубой и коричневый. Все пьяны и веселы. С ними красивая немка с высоко взбитой прической и бокалом в руке. Лубенцов слышит звук взводимой гранаты и говорит Чибиреву:

— Стой! Это не фашисты! Это наши союзники.

— Фашисты, — настаивает Чибирев. — Не знаю я никаких союзников, товарищ гвардии майор.

И Лубенцов во сне соображает, что Чибирев прав в том смысле, что действительно не знает никаких союзников, так как погиб в Шнайдемюле раньше встречи с союзниками. Однако Лубенцова и теперь совсем не удивляет то обстоятельство, что погибший Чибирев ныне жив и находится с ним. Он старается переубедить Чибирева: