Лео Яковлев - Победитель

Правда, со временем в Фиме все-таки проснулся советский довоенный атеизм, и то, что он привел вторую роту по назначению, он стал сам себе объяснять собственной интуицией, проявившейся в критической ситуации.

Однако за этим первым чудом довольно скоро, той же зимой, последовало новое происшествие, в котором еще более определенно ощущалось вмешательство Господа. Это случилось во время очередного рейда в тыл врага. На этот раз рейд продолжался несколько ночей подряд. Фиму и его отделение каждую ночь перебрасывали с места на место, и они по команде куда-то отправляли свои мины, а днем сами попадали под обстрелы и бомбежки, и от этого машин у них становилось все меньше и меньше, но они не роптали, потому что в битком набитом людьми кузове грузовика было теплее. В конце концов они потеряли счет дням и ночам, и в одну из таких ночей они выгрузились на опушке леска неподалеку от какого-то села. Взводный указал Фиме его позицию, и его ребята сразу же без обычной раскачки и перекуров, чтобы согреться стали рыть окоп под миномет, а он сам отправился поискать на краю села солому для ночлега. Пошел с плащ-палаткой, а автомат и полевую сумку оставил на позиции, чтобы они не мешали как следует загрузиться соломой. Уходить далеко Фима не собирался, и, действительно, запасы соломы обнаружились поблизости. Но когда Фима уже заканчивал набивать соломой свою плащ-палатку, он вдруг услышал обращенный к нему окрик:

— Сержант, уходим!

— Слышу! — ответил Фима.

Кричавший сразу же побежал обратно. Фима же, вместо того чтобы выдернуть плащ-палатку из-под соломы, схватить ее в охапку и помчаться к своим, почему-то замешкался и, вытряхнув ее, стал аккуратно складывать и только после этого побежал к своей позиции. Уже на бегу он услышал шум мотора удаляющейся машины. «Бросили!» — промелькнула мысль. Фима понял, что он остался без автомата, полевой сумки и вещмешка. Безоружный в немецком тылу, если не считать «лимонки», болтавшейся на поясе. Этого хватило бы только, чтобы подорвать самого себя. Фима стал оглядываться по сторонам. Увидел невдалеке какие-то темные фигурки. «Наши!» — мелькнула спасительная мысль. Бросился к ним: действительно свои, хоть и из другой роты. Фима услышал слова офицера: «У меня карта, держитесь меня!» Этим офицером оказался начальник штаба батальона.

Пошли гуськом, молча. Настроение у всех подавленное. Через некоторое время услышали рокот моторов и вышли к дороге, по которой с потушенными фарами двигались вперемешку танки, грузовики и легковые автомашины, полевые кухни и грузовики с прицепленными к ним пушками. По обочине шла пехота. В эту нестройную колонну влилась и рота, вместе с которой без оружия и вещей шагал Фима. Впрочем, все солдаты похожи друг на друга, и так как Фима во второй роте своего батальона никого не знал, то после слияния ее с чужой частью он уже не мог отличить, где свои, а где чужие. Больше всего поразило Фиму то обстоятельство, что вся эта военная мощь двигалась прочь от передовой, хотя местонахождение ее было легко установить по следам трассирующих пуль и по зареву, волнующемуся на горизонте.

Вскоре, однако, послышался явно посторонний шум, перешедший в грохот. Фима увидел в темноте несколько танков, мчавшихся наперерез их колонне. Приблизившись, они открыли огонь. Пехота бросилась врассыпную. Фима и еще два десятка солдат укрылись в камышах небольшого болотца на опушке темного леса. Танки стреляли по колонне машин, находившейся на дороге, но несколько снарядов упали на опушке леска, и один из них — метрах в десяти от Фимы. К счастью, немцы стреляли не разрывными, а противотанковыми снарядами, похожими на болванки. Эти снаряды разрывались только при соприкосновении с броней, а если падали на землю, то оставались целыми, но могли отрикошетить. Это Фиме уже было известно: однажды он видел, как такой снаряд попал в мощное дерево, отскочил, попал в другое, а потом заметался между деревьями. Поэтому Фима, на всякий случай, укрылся за кочкой. Сейчас снаряд, упав, сразу «успокоился» и не стал «прыгать». Конечно, если бы он взорвался, от Фимы не осталось бы даже мокрого места.

Убедившись, что немецкие танки, отстрелявшись, куда-то исчезли, Фима и бывшие с ним солдаты поднялись на ноги, отряхнулись от снега и, осмотревшись, решили идти к передовой в надежде встретить там свои части. Пошли камышами, не выходя на дорогу. Потом Фима вспомнил, что, идя без оружия и неизвестно куда, он почему-то думал: знает ли Сталин, что здесь происходит. Однако его размышления о степени осведомленности вождя о заднепровских делах были прерваны треском ломающихся где-то впереди камышей. Пригляделись: свои — упряжка лошадей тянет пушку. За упряжкой шло несколько солдат и с ними офицер — явно «лицо кавказской национальности».

— Вот и харашо, — сказал он с грузинским акцентом. — Теперь у моей пушки и пехота появилась!

Подивился Фима: только он об одном грузине подумал, так сразу и другой объявился. Пошли дальше вместе в надежде выбраться из окружения и опять в сторону от передовой. И тут у Фимы образовался провал в памяти: куда делась пушка, куда делся офицер-грузин, куда делись солдаты-попутчики? Помнил он лишь то, что каким-то образом он остался в камышах один. Стоит и думает, как ему найти своих. Начался восход солнца, но ему казалось, что даже при свете зари в небе видны следы трассирующих пуль. Фима выбрался из камышей и один-одинешенек пошел прямо по заснеженному полю, не разбирая дорог. Шел, ни о чем не думая. Увидел на пригорке опрокинутый тупоносый немецкий грузовик. Из кузова его вывалился всякий скарб и в том числе развязавшийся крестьянский мешок, а из него высыпались сушеные вишни. Фима набил карманы этими вишнями и пошел себе дальше, поплевывая косточками. Сколько времени шел — потом вспомнить не мог. Пытаясь объяснить себе все, что с ним произошло, решил, что он, по-видимому, был контужен взрывом, уничтожившим и пушки, и лошадь, и всех его спутников. Но это было потом, а тогда он просто шел и плевался вишневыми косточками и вдруг увидел впереди чернеющие на снегу холмики черной земли от свежевырытых окопов. Тут уже включилась наблюдательность и ожила способность думать: по тому, как близко друг от друга были вырыты в земле ячейки, понял — свои. Значит — передовая. Пошел он на эти ячейки, не пригибаясь, и только подойдя к ним, понял, что рисковал: могли же пристрелить «на всякий случай», не разобравшись. Не пристрелили. Услышал русскую речь и не сразу осознал, что вышел не просто «к своим», а в расположение своего взвода, вышедшего из окружения.

После войны и еще много лет спустя Фиме рассказали такую притчу: один набожный человек предстал после смерти перед Богом и сказал Ему: