Лео Яковлев - Победитель

Ячейку обычно рыли вдвоем и на двоих — каждый выбирал себе напарника. К моменту возвращения на Криворожское направление на хозяйстве у Фимы с Мишей Голодом уже была обычная крестьянская штыковая лопата, поскольку рыть землю штатными тупыми саперными лопатками было практически невозможно. Они годились лишь для того, чтобы выравнивать стенки уже вырытого окопа. Мечтою же Фимы было раздобыть немецкую саперную лопатку, более легкую, более острую и более удобную. Все эти упражнения были особо тяжелыми в зимнее время, когда приходилось иметь дело с замерзшей землей. Тут Фима, как и случае с сосной, вспоминал Некрасова, у которого в «Железной дороге» землекоп-белорус:

Фимина крестьянская лопата действительно была немного ржавой, но ни «тупо молчать», ни «механически долбить мерзлую землю» им не приходилось: нужно было спешить и зарываться как можно глубже. Тут действовал закон «кто не успел, тот опоздал» со всеми вытекающими из него последствиями, и последствия эти иногда реализовывались у них на глазах. Так, однажды окопы рылись в совершенно спокойной обстановке. Настолько спокойной, что всем землекопам было разрешено прервать работу и пойти пообедать в ближайшую балку, где спряталась полевая кухня. Но, как только Фимино отделение расположилось вокруг ведра, начался немецкий налет — немцы бомбили расположенную рядом с ними дальнобойную батарею. Все разбежались в поисках укрытия. Фима же свалился в ближайшую кем-то вырытую ячейку на самое ее дно, и на него тут же упали еще несколько человек, но он их тяжести даже не почувствовал. Когда бомбежка утихла, все зашевелились, но им не давал подняться тот, кто лежал сверху — оказалось, что он убит осколком. Глубины окопа на него просто не хватило.

Особые трудности возникали, когда в мерзлой земле нужно было вырыть ячейку для миномета. Но и эту задачу Фимино отделение вскоре научилось решать. В брошенной деревне они подобрали обычные топоры и ими рубили промерзшую землю. Под ударами топоров грунт откалывался большими кусками, как лед на реке, и его глыбы были так велики, что на бруствер их приходилось выбрасывать вдвоем или втроем. Под глыбами располагалась мягкая и теплая земля, и от нее на морозе шел пар.

Окоп для солдата был временным передвижным домом, как раковина для улитки. Если поблизости имелась солома, то ею можно было застелить «пол» окопа и таким образом утеплить его. Но главным походным источником тепла оставалось тело человека. И не даром говорил мудрый Екклесиаст: «Если лежат двое, то тепло им, а одному как согреться?» Двое — это значит не так одиноко. Двое — это значит две шинели, и, согревая друг друга, легче было удержать тепло, поэтому окоп всегда рылся на двоих. Правда, на ночь и двух шинелей не хватало, и в лютый мороз приходилось, лежа, бить ногами по стенке окопа, чтобы не дать им окончательно окоченеть или отморозиться. Сплошных окопов, как в кино, Фима за всю свою войну так и не увидел. Не было и воспетых в песнях землянок с печуркой. Была только эта ячейка — номер на двоих — временное пристанище, предоставляемое родной землей. Из крупных походных земляных инженерных сооружений, в возведении которых участвовал Фима, следует лишь отметить окоп для «студебеккера». «Студебеккер» был их спасителем. Если немец его уничтожал, то вместе с ним пропадали запасы еды, а главное — терялось средство передвижения, способное облегчить неизбежно предстоящий драп после рейда. Для «студебеккера» всем миром рыли широкую яму с наклонным дном. По этому наклону «студебеккер» мог заехать в яму передком и спрятать в ней свой двигатель и кабину от шальных пуль и осколков.

Укрывшись в окопе, Фима, как и все другие, не мог избавиться от ощущения постоянного присутствия смерти в окружающем их мире. Смерти, ожидающей свою добычу. В обыденной жизни психически и физически здоровые молодые люди, к каковым и относился Фима, крайне редко думают о смерти, а если и думают, то как о чем-то очень далеком и во времени, и в пространстве. Здесь же она была совсем рядом, но все равно, пока молод, думать о ней не хотелось, но некоторые ситуации невольно приходилось примерять на себя, и эти случаи запомнились Фиме на всю жизнь. Так однажды после недолгого пребывания на формировке все его отделение было переквалифицировано в пехотинцев — то ли не хватало минометов, то ли где-то нужно было срочно закрыть дырку живым мясом. После нескольких сытых дней в относительном тепле взвод весело с шуточками шагал по замерзшему проселку. Впереди вышагивал взводный, на всякий случай внимательно осматривая окрестности. Вдруг он подозвал Фиму:

— Сержант, посмотри-ка направо: видишь там из окопа выглядывает голова солдата, — сказал он и продолжил: — До передовой еще далеко, и здесь по моим данным не должно быть воинских частей. Сбегай посмотри, что он там делает, и что за часть здесь находится!

И Фима побежал. Побежал осторожно, чтобы не свернуть себе шею, потому что во время непродолжительной оттепели здесь прошли танки и оставили глубокие борозды в раскисшей земле. После возвращения морозов земля эта отвердела, и борозды превратились в подобие неглубоких окопов, окаймленных, как черной пеной, комьями выдавленной и застывшей грязи. Когда Фима, приблизившись к этому неизвестному солдату, оторвал свой взгляд от искореженной земли, он поразился тому, что солдат никак не меняет своего положения. Подбежав поближе, он увидел, что там нет никакого окопа, а есть глубокая борозда от гусеницы танка. Солдат оказался вдавленным в грязь, а вздыбившаяся по краям борозды земля подняла его тело, и он вместе с нею так и застыл на морозе. И тогда Фима понял почему в этом месте борозды переплелись так, будто танк здесь танцевал: очевидно, он здесь гонялся за беднягой, пока не вдавил его в грязь, а беззаветно храбрый экипаж этого «тигра» возможно даже заключал веселое пари, как скоро они его раздавят. Увиденное потрясло Фиму, и мороз прошел по его коже. «Это могло случиться и со мной!» — с дрожью подумал он, представив себе ужас последних мгновений жизни этого человека, когда за ним гонялось это стальное чудовище и, настигнув его, еще живого, стало вдавливать в грязь. Смерть от пули или осколка показалась Фиме куда более легкой, хотя бы потому, что она была неожиданной и мгновенной. В этот момент Фима понял всю мудрость простенькой песенки, в которой «родная» «всей душой» желает любимому «если смерти, то мгновенной, если раны — небольшой». Подумал Фима и об экипаже этого танка, наслаждавшемся агонией человека, и тут он окончательно убедился, что Красной Армии противостоит свора нелюдей.